Высматривал человека в белых перчатках, но не видел, и вертел кубик в ладонях. Гадая, что же в нем прячется такое, если за него убили иностранца.
Человека в белых перчатках все не было.
Ван Цзюнь кашлянул и снова сплюнул. Если этот человек не придет еще десять больших кусков пенопласта, кубик надо будет оставить себе и продать.
Двадцать кусков пенопласта спустя человек в белых перчатках все еще не появился, а небо начало светлеть. Ван Цзюнь глядел на кубик и подумывал, не бросить ли его в воду. Ждал, а тем временем нунмини просачивались через мост со своими нагруженными тележками. Крестьяне из деревень ползли в город со своих мокрых полей, с налипшей между пальцами грязью, с мешками овощей на спинах. Наступал рассвет. Хуоцзяньчжу блестел, сиял, огромный и живой на фоне светлеющего неба. Ван Цзюнь кашлянул, снова сплюнул и спрыгнул с перил моста. Бросил кубик в рваный карман. Все равно тибетец его не найдет.
Сквозь городскую дымку пробивалось солнце, Чэнду поглощал тепло. Из воздуха выступала влага – резкая перемена температуры, последняя волна жары перед приходом зимы. Ван Цзюнь обливался потом. Трехпалого Гао он нашел в игровом зале. На самом деле у Гао было не три пальца, а десять, и он ловко управлялся ими с трехмерным солдатом, воюющим с повстанцами в высоких горах Тибета. Среди триад Чэнду его знали как человека, который заставил главного представителя «ТексТел» платить за защиту по десять тысяч юаней каждый месяц, пока его не вернули обратно в Сингапур. И заставил как раз-таки тремя пальцами.
Ван Цзюнь дернул Трехпалого за полу кожаного пиджака. Трехпалый отвлекся и погиб под атакой монаха с посохом.
– Чего тебе? – спросил он, недобро глядя на Ван Цзюня.
– Есть что продать.
– Я тебе говорил, мне твои приборчики не нужны такие. Без начинки в них толку нет.
– У меня другое.
– Что?
Ван Цзюнь протянул ему очки, и глаза ганкстера расширились.
– Где ты это взял?
– Нашел.
– Дай посмотреть.
Ван Цзюнь неохотно выпустил очки из рук. Трехпалый их надел, потом снял и бросил обратно Ван Цзюню.
– Дам тебе за них двадцатку.
И повернулся начать новую игру.
– Хочу сто.
– Мэй мэ-эр.
Сказано было на пекинском сленге – не пойдет.
Он начал игру. Солдат сидел на равнине, над ним поднимались снежные пики. Он бросился вперед, по низкой траве, к хижине, обтянутый кожей попавших сюда ранее китайских солдат.
– Не входи в хижину, – сказал Ван Цзюнь.
– Знаю.
– Согласен на пятьдесят.
Трехпалый фыркнул. Его солдат заметил приближающихся всадников и спрятался за хижину.
– Дам двадцать.
– Может, Две Фасолины больше даст, – сказал Ван Цзюнь.
– Даю тридцатку. Пойди проверь, даст ли тебе столько Две Фасолины.
Солдат подождал, пока всадники собьются в кучку, и пустил ракету им в середину. Игровой аппарат загремел взрывом.
– У тебя есть они?
Трехпалый отвернулся от игры, и солдат тут же погиб, потому что из хижины вырвался выведенный биоинженерным способом человек-як. Не обращая внимания на вопли солдата, Трехпалый отсчитал деньги. Ван Цзюнь оставил его играть дальше и отметил продажу, найдя тихий уголок моста через Бин Цзян и устроившись там подремать на изнуряющей дневной жаре.
Проснулся он вечером, голодный. Ощутил тяжесть монет в кармане и подумал о возможностях, открываемых богатством. Среди монет пальцы нащупали непривычные контуры датакуба. Он чуть не забыл, откуда взялись деньги. Держа кубик, он вспомнил тибетца, хунаньца и свое поручение. Подумал, что надо бы найти тибетца и вернуть ему куб, но в самой глубине души было сомнение, что он найдет сегодня продавца тигриных костей. А в животе урчало. Бросил кубик обратно в карман, поиграл монетами, лежащими там же. Сегодня у него есть деньги. И он хорошо поест.
– Мапо дофу сколько?
Повар глянул на него, помешивая суп в широком воке, слушая, как он булькает.
– Дорого, малыш Ван. Давай иди, попрошайничай в другом месте. Не беспокой мне клиентов.
– Шушу, у меня деньги есть. – Ван показал монеты. – И я голоден.
Повар засмеялся:
– Сяо Ван разбогател! Ладно, малыш Ван, скажи мне, чего бы ты хотел.