— Не должен был, — холодно соглашается герцог, но, заметив, как искажается лицо Алека, уже более мягко добавляет: — Тебе не в чем себя упрекнуть — ты ничем себя не выдал. Но Робин… Он смотрел на тебя таким влюблённым телячьим взглядом… И тогда я спросил себя: зачем тебе сдалось это аморфное желе? Ты не из тех, кто способен увлечься пустой оболочкой.
До Алека даже не сразу доходит, что герцог говорит о сыне.
— Да, он мой сын, — в унисон его мыслям говорит герцог. — Плоть от плоти моей. Но духа моего в нём нет, и иллюзий на его счёт я не питаю. Продолжатель рода, не более того. А мне нужен продолжатель Дела. — Герцог со значением смотрит на Алека. — Как ты. Я с детства к тебе присматриваюсь. Было время, когда я завидовал твоему отцу и жалел, что у меня нет дочери. Будь у меня дочь, я бы выдал её за тебя. Но сейчас я рад, что её у меня нет, — потому что ты слишком хорош для кого бы то ни было.
— …кроме вас? — слова слетают с губ Алека непроизвольно, и внутри у него от столь непозволительной дерзости всё обмирает.
— Именно. — Рука герцога накрывает его ладонь. — Видишь, мы понимаем друг друга без слов.
— Это… было сильнее меня, — сложив руки в замок на коленях и прикипев взглядом к побелевшим костяшкам, тихо говорит Алек. — После смерти крёстной я уже не мог приезжать к вам так часто, как раньше… как хотелось.
Герцог молчит, но Алек, едва сдвинув с места маленький камешек, уже не может остановиться, и лавина подхватывает и стремительно уносит его.
— Я… — продолжает он, — не видел другого выхода. Кроме как устроить себе «карантин» и «переболеть» вами. Но разлука лишь усугубила ситуацию. В тот вечер, в Итоне… Мне было особенно плохо. Я был пьян. И не только.
Герцог молчит, но он весь внимание.
— Робин слишком некстати появился. Или удачно подвернулся, — хмыкает Алек. — Как верно заметила леди Эстер, вы очень похожи — одно лицо. И мне это показалось отличным решением. Вернее, единственным возможным. К тому же, на правах друга вашего сына я мог снова регулярно бывать у вас, а значит, видеться с вами. Хотя бы так.
Герцог молчит, и Алек умолкает тоже.
— Думаю, после всего сказанного — с обеих сторон, — самое время перейти на «ты», — говорит наконец герцог, протягивая Алеку руку. — Для тебя я Эрмес.
До Алека только сейчас доходит, что до этого момента он даже не знал, как зовут герцога. Конечно, он видел и слышал его имя сотни раз: в семейных разговорах, на деловых бумагах, в официальной корреспонденции, — но только формально — сознание неизменно его отфильтровывало: сколько Алек себя — и герцога — помнит, тот даже в мыслях оставался для него герцогом. Герцог в его глазах всегда был фигурой столь внушительной и значительной, что даже мысли не возникало, будто у него может быть обычное имя, как у простых смертных. И уж совсем кощунством казалось обращаться к божеству по имени. Впрочем, имя у герцога — как и всё остальное тоже — было каким угодно, но не «простым смертным».
— Это твоё настоящее имя? — спрашивает Алек с улыбкой, пожимая твёрдую сухую ладонь.
— А есть сомнения? — улыбается в ответ герцог. Сомнений у Алека нет — он верит герцогу больше, чем самому себе.
— Вот почему так важно, — говорит ему герцог, — чтобы секс оставался в пределах Дела. С сексом на стороне на сторону утекает и энергия Дела. За тринадцать лет брака я ни разу не изменил жене. Мы были идеальной парой, партнёрами во всех отношениях. Моё сегодняшнее могущество и положение — наполовину её заслуга. Мы оба без остатка отдавали себя общему делу. Это и погубило Робина — для него в этой идеальной модели не осталось места. Вернее, ему не хватило нашего внимания. А то, что мы не подпитываем своим вниманием, неизменно хиреет.
— Значит, тебе не нравятся мужчины? — внутри Алека всё обрывается — герцог занимает все его мысли и фантазии с тех пор, как он осознал себя, но сейчас, за шаг до осуществления своей самой несбыточный мечты, он не чувствует ничего, кроме горечи, — что-то очень неправильное видится ему в подобном «деловом» союзе. — Я имею в виду, вряд ли бы у вас с моей крёстной получились такие идеальные отношения, если бы ты был геем. А если ты не гей, то… — «Какие отношения могут быть у нас?» — хочет добавить он, но герцог с досадой его перебивает.
— Да пойми ты, мальчик, — говорит ему герцог. — Не в поле и не в ориентации дело. И даже не в сексе как таковом. Есть одна энергия — энергия жизни. И сексуальной она становится тогда, когда её направляют на секс. Эта же энергия, направленная на творчество, становится творческой, на дело — деловой, а на разрушение — разрушительной. Я уже достиг того состояния, когда вообще могу обходиться без секса. Но секс нужен тебе. И если ты станешь выносить энергию жизни из общего дела на сторону, это не даст нам действовать эффективно и отрицательно скажется на деле. Поэтому единственный способ укрепить наш деловой союз — скрепить его сексом. В этом нет ничего необычного — весь бизнес по сути своей гомосексуален.
Алек молчит — он мало что слышит и ещё меньше понимает из сказанного, его гипнотизируют холодные голубые глаза, которые излучают Силу.
— Герцог… Эрмес… Мне… нужно подумать.
— Алек, мальчик мой, здесь не о чем думать — это дело с умом не совместимо.
Правоту герцогских слов подтверждают собственные мысли Алека, бегущие из головы, как крысы — с тонущего корабля, стоит только герцогу впиться в его рот поцелуем, а его руке — сжать его естество. Слишком велико благоговение Алека перед герцогом, чтобы оттолкнуть его, когда это ещё возможно, а мгновение спустя последняя крыса покидает корабль, и становится слишком поздно.
***
— Робину скажем?
— Разумеется.
— Что именно?
— Правду — что мы отныне партнёры. А он волен понимать её, как ему будет угодно.
Алек усмехается, не отрывая взгляда от поджарого мускулистого тела герцога.
— Он и поймёт её как угодно, но только не так, как она обстоит на самом деле.
Герцог пожимает плечами и выбирается из постели.
— Один из законов алхимии, — говорит он, запахивая халат, — тайное знание всегда на виду. Его нет необходимости прятать — потому что его суть откроется только тем, кто готовы. Понимающему объяснения не нужны, а непонятливому никакие объяснения не помогут.
— А что будет с Робином?
— Ах да, Робин… — герцог, уставившись в окно, задумчиво жуёт губами, словно до него только сейчас доходит, что он совсем упустил из виду подобную досадную мелочь. — Ты прав. Робин теперь семейный актив, и ты вправе знать, как я решил им распорядиться. С Робином как раз всё будет хорошо — он, в отличие от тебя, не гей.
— Почему ты так думаешь? Мне показалось…
— …что он одержим тобой? — В голосе герцога слышна едва заметная насмешка. — Тебе показалось — его одержимость иной природы. Он тоже тебя использовал. Так что вы квиты.
Алек и сам не понимает, что он сейчас больше испытывает: уязвлённость или облегчение.
— Робин займётся тем, для чего был рождён, — как ни в чём не бывало продолжает герцог. — Я его женю, он родит наследника, после чего может делать что хочет. Правда, проблема Робина в том, что он сам не знает, чего он хочет, а потому не хочет ничего. Но ему в жизни повезло — ему не придётся на неё зарабатывать, и он сделает блестящую карьеру настоящего аристократа в области ничегонеделания. А уж внука я… мы воспитаем, как следует.
The End.