Не подозревающий о том, что буквально в шаге от него совершается преступление, Клеорн обсуждал с друидом из Фносса, господином Заркавусом, вопросы, касающиеся проникновения некоторых сильнодействующих растительных экстрактов на земли Кавладора. Отвлек сыщика странный звук — будто кто-то пытался извлечь звук из алхимического перегонного куба.
Оказывается, звук издавал мэтр Лео, лицо его побагровело, испачканный жиром рот был открыт и судорожно втягивал воздух, из вытаращенных глаз лились слезы…
— Что с вами, мэтр? Эй, — осторожно позвал Клеорн, потому как волшебник лишь стонал в ответ. — Вы живы?
— Омарский перец, — подоспел какой-то эль-джаладец. Круглолицый парень, невысокий, с короткой стрижкой и странной — очень тощей косичкой из десятка волосков, одетый в расшитый звездочками халат, подхватил Лео под мышки, вытащил его из-за стола и увлек за собой в один из соседних залов.
Клеорн счел своим долгом пойти следом.
— Очень острый перец, который выращивают в оазисах по соседству с Омаром, — объяснял ученик мага, представившийся как Далхаддин-Улитка. — Странно, что ваш друг его попробовал — обычно хозяева предупреждают, какое блюдо сильно приправлено, а то гости могут не оценить острый вкус… Ну вот, господину магу сейчас полегчает — я заблокировал ему вкусовые ощущения.
— И что? — строго спросил Клеорн. Лео пока не выглядел спасенным — он тяжело переводил дыхание, вытирал слезы и хрипел.
— Острота, оставленная перцем, не будет растворяться в ротовой полости. А потом смоется — если он будет пить много воды, только чистой, родниковой, — объяснил Далхаддин. — И всё будет хорошо.
— Спасибо.
— Был рад помочь гостям нашего прекрасного города, — вежливо поклонился ученик мага и оставил варваров приходить в себя.
Далхаддин вернулся в трапезную залу и сел в самом конце длинного ряда гостей — одновременно зорко следя за тем, не сделает ли господин Кадик знак, что ему срочно необходима помощь ученика. Пока Кадик ибн-Самум был увлечен тем, что говорил гадости мэтру Мориарти и слушал ответы ллойярдца. Так как оба мага явно испытывали от диалога удовольствие, Далхаддин решил не вмешиваться.
Он поискал глазами высокую, изящную фигуру главы Министерства Чудес Иберры. Подумать только, живой эльф! Как будто ожили старые сказки — не те, в которых злые эльфы кушают заблудившихся детей кочевников, или заманивают их в хижину, сплетенную из зачарованных листьев, или, того хуже, в пасть жуткого чудовища… Мэтр Пугтакль сиял, как волшебный кристалл, улыбался, говорил комплименты всем ближайшим женщинам — причем, что удивительно, мужья красавиц не ревновали, а наоборот, повторяли вслед за эльфом похвалы в адрес своих жен, возносили до небес их доброту и кроткий нрав, и вообще…
Как бы уговорить его спеть? — вдруг подумалось Далхаддину. Да, учитель неоднократно говорил, что эльфийская так называемая «музыка» лишь немногим благозвучнее песен, которые весной распевают бродячие коты, совокупляясь в подворотнях, но… но ведь интересно же!
Ночной ветерок разогнал тучки, и к жарким чадящим лампам, освещавшим дворец, добавился загадочный свет звезд и тонкого лунного серпа. Праздник продолжался — специально приглашенные танцовщицы мельканием прозрачных одежд усладили взгляды гостей, музыканты изо всех сил старались, щипая струны гуциней и аль-уддов (37) и выдувая из тростниковых свирелей пронзительные трели; слуги сбились с ног, подавая пятнадцатую перемену блюд, гости уже не слишком различали, кому делают комплименты — соотечественнику, варвару-иноземцу, собственной жене или даже чужому мужу… Хозяин дома спал, проиграв Сражение с Тюрбаном — прямо здесь, во главе стола, уютно устроился на подушках, прикрывшись размотавшимся шелком головного убора и видя дивный сон о том, как бегает босиком по пыльным улочкам Ильсияра и гоняет ворон с мраморной крыши Слез Неба…
Над головой спящего мальчика мэтр Мориарти и Кадик ибн-Самум обменивались впечатлениями друг о друге. Услышав, что он "суповой набор для проголодавшегося дракона", Мориарти выразил сожаление о том, что для полноценного образования Кадику пришлось долго экспериментировать с различными плесневыми культурами, добавив их к своей истинной сущности, сроднившись с ними и кое в чем превзойдя их отвратительные гнилостные качества. В ответ эльджаладец поинтересовался, как здоровье уважаемых родителей ллойярдца, выразив надежду, что их прелые кости не очень ломит от вечной северной сырости; на что Мориарти ответил, что лучше сырость, чем труха, и, должно быть, из многоуважаемого Кадика насыпался уж не один бархан…
Молнии пока не сверкали, но напряжение чувствовалось; опоздавшая мэтресса Вайли, одетая в немного странный белый балахон, села рядом с коллегой и использовала сгустившуюся атмосферу для того, чтоб подзарядить свой посох с скорпиончиком. Оскорбления, которыми обменивались Кадик и Мориарти, были все более тонкими, пространными и замысловатыми; ни о каком переходе на личности и речи быть не могло: имел место шквал личностно-ориентированных обид, широким фронтом задевающих и род оппонента на четырнадцать поколений в обе стороны, и страну ненавистного колдуна и вообще видовую принадлежность. И, пока Вайли за обе щеки дегустировала сто одиннадцать сортов сладостей, поданных радушными хозяйками, ее посох трещал от избытка поглощенной отрицательной энергии, а скорпион на его набалдашнике выделывал энергичные антраша.
Кто первым стал предлагать мэтру Пугтаклю порадовать гостей своими волшебными талантами, Далхаддин не заметил. Просто в какой-то миг оказалось, что все присутствующие в зале повернулись к эльфу и на двести голосов умоляют его спеть им что-нибудь этакое, эльфийское народное. Пугтакль ради приличия поломался; потом — опять же исключительно ради приличия, согласился.
Секунда — и вот по щелчку эльфа стена исчезает, открывая сад, опутанный ночной синевой ("Не волнуйтесь, потом поправлю", — успокаивает Пугтакль хозяек дворца), фонтаны звучат чуть тише и намного гармоничнее, масляные светильники перестают чадить, а их пламя приобретает чуть заметные ароматы драгоценных пород дерева. Иберриец усаживается посреди импровизированного балкона, достает из воздуха лютню и тщательно разминает пальцы перед выступлением, одновременно шепотом согласовывая с уважаемыми господами и прекрасными дамами репертуар. Далхаддин, да и прочие гости, сидящие ниже солонки, возбужденно перешептываются: слышали, небось, что эльф считает своим долгом посещать все конкурсы менестрелей в Иберре? Неужели не слышали? Да будут мне свидетелями Духи Пустыни — Пугтакль, пусть живет он в цвете, считает своим долгом превращать всех танцоров, музыкантов и рифмоплетов, чье искусство по каким-либо причинам не удовлетворяет его взыскательному вкусу, в деревья. Ей-ей, не вру — под стенами Аль-Миридо есть такой садик, называется, "Песнь талантов", говорят, там круглый год несут дозор восторженные поклонницы, не дозволяющие ощипывать цветочки и веточки с головы… тьфу, то есть кроны, своего кумира!..
Ну, сейчас послушаем, послушаем, на что горазд сам эльф! А то, видите ли, придумал себе право "зачарованной ветки", превращает честных людёв в потенциальные опилкосодержащие объекты! Послушаем, что сам он умеет!..
— Лео, я тут разбросил поисковики в разные стороны, — зашептал под ухом мэтра Лео фантом Лотринаэна. — Кажется, мне удалось обнаружить Далию и гномку. Они в Великой Пустыне, юго-восточнее вершины Абу-Кват…
— Ш-ш, тише, — попросил мэтр Лео. Сидящий рядом Клеорн дернулся, хотел спросить, давно ли мэтр беседует с невидимками, но тут эльф провел по струнам своего инструмента. — Потом скажешь. Твой отец сейчас будет петь, — шепотом объяснил Лео. — Я хочу послушать.
— Правда? — изумился Лот. На его памяти Пугтакль пел лишь для души, изредка, когда перебарщивал с медитацией и разговорами с растениями. На публике в последний раз министр Чудес Иберры выступал… ах, как бы не в прошлом веке! — Тогда и я послушаю! Интересно, на какие музыки старик способен!
— Какой же он старик? — ответил Лео, заворожено смотря на волшебное существо, с рассеянной улыбкой перебирающее струны лютни.
— Ему девятьсот четырнадцать, — ворчливо напомнил Лео. — Посмотри на Кадика — он на двести лет моложе, а того и гляди, поминки по нему справлять будем…