Запах гнили становился невыносимым, но Герха понимала, что это игра ее воображения. Ее мозг воспаленный от стресса так превратно воспринимал аромат хвои и грозы. Женщина закрыла окно. Но было кое-что, чего она не понимала. Она даже в самом жутком своем кошмаре не могла понять, как ее восьмилетние сын и дочь могли убить всю ее семью. Жестоко, хладнокровно, с улыбкой. Ведь Малтаэля и Ниалиру все любили.
- Мама, а куда мы едем? - по-детски звонким голоском задал вопрос мальчик с заднего сиденья, не предпринимая никаких попыток сесть или избавиться от веревок.
Но женщина не ответила. Поминутно утирая пот со лба, она огромными от шока глазами смотрела лишь перед собой. Хотя, может и зря, но она не смогла удержаться от главного вопроса.
- Как... За что... Зачем?! - хриплый голос подводил ее, срываясь в придушенный шепот. Она так кричала, когда вернулась домой и увидела жестоко изувеченные тела родственников, что сорвала голос. Эта картинка играющих детей в окровавленной комнате до сих пор стояла перед ее полубезумным взглядом. Ошибки не было, дети сами признались в содеянном. Признались с гордостью и искренним ожиданием похвалы от матери.
- Зачем что, мама? - глядя на женщину, весело спросил Малтаэль.
- Зачем ты их убил... - прошептала она, но мальчик услышал.
- Они мне солгали. - ласково ответил ребенок, в чьих глазах казалось жила вся ненависть мира. Девочка одобрительно кивнула, не скрывая мстительной улыбки. - Бабушка и дедушка говорили, что любят меня. Но когда я утопил кошку, что на меня шипела, они меня ударили. Разве тех, кого любят, бьют? Ответь мне, мама?
Герха не знала, что на это ответить. Она молча сжимала руль, но не могла найти слов, что бы ответить хоть что-то. Бьют ли? Но ведь это часть воспитания! Вот они, эти слова. Их надо сказать.
- Взрослые наказывают детей, когда те делают что-то не хорошее. - прошептала бледными губами женщина, на лице которой сейчас лихорадочно блестели черные глаза. Может они были и не черными, но во тьме их цвет разглядеть было невозможно. Лишь лицо без единой кровинки бледным пятном выделялось во мраке.
- Как животных в цирке, куда они меня водили, да? - все так же ласково спросил мальчик, и женщина снова не нашлась с ответом. На ее лице все ярче проступала растерянность. Она совсем не ожидала таких слов от сына. Немного выждав, ребенок, как им это и положено, задал новый вопрос. Ведь восемь лет - это возраст "почемучек". - Но почему мне нельзя было убить ту кошку? Она ведь первая на меня напала! Укусила и поцарапала. Я защищался! Почему они меня не защитили, мама? Если меня воспитывали, как животное, то почему не защищали, как животные своих детенышей? Почему наказали за то, что я стал защищать себя сам? Они хотели, что бы я не защищал себя? Но почему? Ведь они говорили, что любят меня!
Чем дольше Герха слушала, тем глубже в ее мозг врезались слова сына. Они были такими ладными, стали казаться такими правильными, что она была готова принять его правоту. Во всем. Но миг слабости прошел, перед взглядом снова встали образы растерзанных тел ее родителей, стеклянный взгляд глаз с оторванной головы ее мужа, и вместе с тошнотой вернулась ненависть к чудовищам на заднем сидении. Ее передергивало от отвращения, когда они называли ее "мама".
- Взрослые всегда правы. Ты не имел права так поступать со своей семьей. Ты - монстр. - еще крепче стиснув в руках руль, так, что жалобно заскрипел пластик в руках, пошептала женщина. Дорога стала расплываться перед глазами, и она сморгнула набежавшие слезы. Странно, она думала, что успела выплакать их все.
- Я? - удивился мальчик. Так искренне, словно и не он жестоко расправился с тремя людьми, которые его вырастили. - Я защищал свою жизнь. Монстром был папа. Я думал, он будет гордиться мной, когда узнает, что я смог постоять за себя. Я помню, он говорил, что я еще маленький, что бы себя защитить, и говорил, что пока я не вырасту, он будет сам меня защищать. Говорил, что любит меня. Правда говорил! Я спрашивал. Я часто у них всех это спрашивал. И они все говорили, что любят. Но если папа меня любил, то почему вместо похвалы он взял в руки нож? Почему, мама? Ты видишь, какой у меня порез на шее? Мне так больно, мамочка. Ты же всегда лечила мне ранки, а эту вылечишь?
У Герхи мороз по коже был от наивного вопроса ее сына. Ее мозг просто отказывался понимать, как это маленькое создание с таким добрым голосом, могло совершить подобное. Она не понимала, как можно таким голосом говорить такие ужасные вещи. Он ведь ни капли не раскаивался в убийстве трех человек. Он точно знал, что делает. Он хотел это сделать. Он даже не усомнился ни на секунду, терзая тела тех, кто растил его с детства. Так о каких ранах теперь идет речь?