Виолета смотрела на меня пристально, как человек, который что-то знает, но не хочет или не может рассказать. В ее глазах заблестели две влажные точки — так бывает, когда огромная туча готова вот-вот распахнуться и пролиться дождем и мы понимаем, что ливень неизбежен. Теперь улыбка девушки стала неуверенной, словно Виолета готова была поддерживать разговор до определенных пределов, но не осмеливалась или не желала высказать то, что знала и чувствовала на самом деле. Она молчала, но ее взгляды и жесты посылали мне сотни идей, которые я ловил на лету. Наконец Виолета взглянула на часы.
— Уже одиннадцать, Рамон, а завтра рано утром я уезжаю в Эдинбург. Послезавтра снова буду здесь. Если хочешь, я покажу тебе этот квартал, проведу по самым живописным здешним уголкам… Которые так притягивают иностранцев, — добавила она не без иронии.
Я улыбнулся, польщенный ее словами.
— Договорились. Но пообещай, что расскажешь об одном своем загадочном родственнике.
— Жду тебя здесь в четверг, в четыре. Мы попьем чаю в заведении, которое не оставит тебя равнодушным, — ответила Виолета, оставив мою реплику без внимания.
Уже покинув ее дом, я понял, что мы позабыли вызвать такси, но мне было все равно. Я пешком добрался до станции Ноттинг-Хилл, наслаждаясь радостью этой ночи. Теперь я не пошел по Бейсуотер-роуд, а предпочел Кенсингтон-Черч. Вместе со мной путешествовали единорог и Виолета, кружась в моей голове.
Когда я добрался до дома Рикардо Лансы, был уже час ночи. Я страшно устал; не раздеваясь, повалился на постель и заснул.
II
Сны атаковали меня, точно чайки в фильме Хичкока. Наутро я ничего не помнил толком, но в этих сновидениях были погони, неожиданные потрясения, отчаянная борьба, холодный пот, слезы, безнадежное вожделение и психические отклонения. Проснулся я с большим пятном спермы на простыне. Мне сразу вспомнился монах из «Сансары», красивейшего фильма об аскезе, любви, сексе и семье.[7]
Пока я завтракал — грыз яблоко и макал печенье в кофе без кофеина, но с молоком, — я начал припоминать кое-что еще из своих снов. В моей памяти всплыл образ нимби, маленького единорога (ведь единороги бывают разных видов и размеров), созерцавшего сотворение мира в Синтрийском лесу. Не знаю почему, но я был уверен, что дело происходит именно в этой местности под Лиссабоном. Своим единственным рогом нимби прикасался к камням — и камни, словно родники, начинали источать воду. Из плодов, которые поедал единорог, вырастали цветы, и все вокруг становилось прекрасным. А потом я его потерял. Так бывает, когда на шкале радио находишь станцию, которую долго искал, а потом звук пропадает и больше уже не возвращается.
Я сделал пометку в записной книжке: «Поговорить с Виолетой о моем сне» — и тут же подумал, что девушка станет надо мной смеяться, что все это комично, что, вероятно, мне следует дождаться, пока она сама заговорит об этих мифических персонажах моих сновидений.
* * *Поздним утром я прогулялся по Пикадилли от парка Грин и Букингемского дворца в сторону Сохо. Окрестности дворца были полны туристов: европейцев, японцев и индусов. Группа советских ребят (все из Узбекистана) попросила меня их сфотографировать; с той же просьбой ко мне обратились индусы из Шотландии. Поскольку я был в хорошем расположении духа, я всякий раз улыбался в ответ, не придавая чрезмерного значения этой слегка нелепой ситуации.
Потом я, к собственной досаде, позволил увлечь себя толпе туристов, дожидавшейся смены караула в полдвенадцатого. Я начал подумывать о ресторанчике на улице Хопкинс, где, как мне говорили, подают изысканные блюда кантонской кухни, но ресторана так и не нашел. Отправившись на старый рынок овощей и цветов, я не обнаружил и его тоже.
Как ни странно, сам Ковент-Гарден остался на месте, только там теперь торговали всякими безделушками. На одних лотках продавались диадемы для причесок, на других — футболки; предлагались также брелки, пробки для бутылок с фотографией твоего сына, друга, жены или мужа; а еще имелись ларьки с фастфудом. В одном из баров выступала девушка, которая жестами и телодвижениями изображала поющую Эдит Пиаф, и публика аплодировала в конце каждой песни так, словно то было и впрямь выступлением великой певицы. Монеты и фунтовые банкноты сыпались дождем; не меньше получал китаец, исполнявший посреди площади песни Боба Дилана.
В конце концов я укрылся в Национальной галерее. Раньше я не знал, что там вывешены великолепные работы Веласкеса, такие как «Венера перед зеркалом» и «Портрет Филиппа Второго». Рядом висели полотна Гойи, Тернера, Ван-Гога, Сезанна и Пикассо. Пресытившись пластическими искусствами, я принялся наблюдать за посетителями, разглядывающими картины. Одну молоденькую японку приковало к себе «Купание в Аньере» Жоржа Сера. Я внимательно рассмотрел картину, потом перевел взгляд на японку — и так много раз подряд, словно человек, следящий за движениями мяча во время теннисного матча. Улыбнувшись мне, темноглазая девушка спросила:
— Не правда ли, это прекрасно?
— Восхитительно, — ответил я.
Японка снова погрузилась в созерцание, словно весь ее мир был заключен в этом полотне, словно по какой-то таинственной причине вся ее жизнь сконцентрировалась в изображенной на картине сцене и девушка пыталась запомнить ее во всех подробностях.
Я посмотрел на часы: было уже больше трех.
Выйдя из музея на Трафальгарскую площадь, я отправился к церкви Святого Мартина, поскольку, согласно туристическим путеводителям, в ее крипте находился хороший, хотя и многолюдный, ресторан. Мне удалось занять отдельный столик снаружи, в уголке, над надгробной плитой некоего благочестивого деятеля былых времен. В конце концов я получил на обед нечто вроде пирога с морковкой и салатом, который мне вовсе не понравился и утвердил меня в мысли о низком качестве британской кухни.
После обеда я прошелся по Чаринг-Кросс в сторону Блумсбери, квартала Вирджинии Вульф и других лондонских писателей. Там я двинулся по книжным магазинам, не забыл заглянуть и в «Генри Пордес букс», где нашел много интересного: очень старую Библию, английский перевод «Дона Кихота» восемнадцатого века, а за четыре фунта приобрел полное собрание сочинений Шекспира издания 1922 года. Книга того не стоила, но я давно мечтал иметь всего Шекспира на английском. Я осведомился у продавца о книгах на эзотерические темы, однако тот, должно быть, меня не понял, потому что указал на впечатляющую коллекцию старинных книг по медицине и естественным наукам. Я долго рассматривал их, но в итоге отказался от покупки и вышел из магазина со своим Шекспиром под мышкой и с твердым намерением как можно скорее обучиться литературному английскому языку.
Миновав Британский музей, я зашел в «Плуг» — в свое время это был любимый паб Блумсберийской группы, да и теперь там любят встречаться литераторы и издатели. Но я не нашел там ничего более высокохудожественного, чем прекрасная официантка, которая не спускала с меня глаз.
Однако управляющий или владелец паба (в общем, какой-то старый хрыч) строго надзирал за ней: всякий раз, когда девушка поворачивалась в мою сторону, он сам ко мне подходил, улыбался и принимал заказ. Я несколько раз приближался к стойке и, пожалуй, слегка перебрал пива ради того, чтобы оказаться неподалеку от этой красотки с лучезарным взглядом, выразительными формами и певучим голосом, удивительно похожей на актрису Кирстен Данст. Девушку окружала некая аура, грация ее движений наводила на мысль, что она не простая официантка. Я пообещал себе вернуться в «Плуг», но так и не сделал этого.
Потом я снова оказался на Чаринг-Кросс-роуд — меня привело туда литературное и киношное воспоминание о необычном романе английского букиниста и американской писательницы.[8]