Чувство, что желаниям и стремлениям человека противостоят боги и судьба, пробуждает в человеке ярость, вину и усиливает стремления. Этот мотив желания, который находится в конфликте с тем, что допустимо и возможно, определяется как основа болезни во многих сказках и мифах. Юный принц заболевает, потому что тоскует о девушке, которая не может ему принадлежать. Силы старого короля истощились, и ему нужно обновление. В легендах о Святом Граале болезнь короля, которая в более ранних версиях мифа являет собой выражение циклических событий жизни и природы, представлена как зло, возникающее от зависти злого волшебника, а в более поздних, в частности христианских версиях мифа, — как наказание за эгоистические желания и непослушание.
Лучше всего тема противостояния эго воле богов рассмотрена в «Илиаде» Гомера.
«Илиада» начинается со слова «ярость» или гнев — «menis» («Гнев, о богиня, воспой...»). По menis также является индогерманским корнем слова «разум», как будто злость и ярость были корнями примитивного, эволюционирующего разума. Поэма заканчивается трансформацией ярости в эмпатию и сострадание.
«Илиада» описывает относительно короткий период времени во время осады Трои. Яблоком раздора был мор, посланный Аполлоном, который являл собой солнечное олицетворение сознания, гармонии и исцеления. Богу нанесло обиду человеческое эго: воплощением злой гордости и жадности был Агамемнон, предводитель греков. Тлеющее чувство зависти и злобы между протагонистами, Агамемноном и Ахиллесом, исполненными гордостью и нарцисси- чсским эго, вспыхивает с новой силой, и причиной тому посланный Аполлоном мор. Только провидец способен понять «этиологию» этого бедствия. Он говорит, что это гнев Аполлона (здесь употребляется слово cholotds, желчный, что также подразумевает ревность). Агамемнон, отказавшись освободить плененную им деву Хриссиду и отдать ее отцу, служителю Аполлона, нанес божеству оскорбление. После того как Агамемнон был вынужден сдаться и отпустить Хрисеиду, он, в порыве зависти, похитил Брисеиду, плененную Ахиллесом в битве. Это привело Ахиллеса в ярость. То, что кажется па первый взгляд банальной человеческой склокой (хотя и с серьезными последствиями), на самом деле скрывает более архетипную динамику.
Филологи и другие специалисты, которые занимались толкованием этой истории, не обратили внимания на этимологию имен Хрисеида и Брисеида, отражающих суть конфликта, болезни и страдания. Оба имени косвенно связаны со священными и, следовательно, архетипными силами. Хрисеида означает «золотая», солнечная сила сознания воплощенного «Я» и жизненного духа, представленного здесь самим Аполлоном. (Далее мы рассмотрим аналогичную фигуру из скандинавского эпоса «Эдда», Гулльвейг, — это власть золота, которая также должна быть «восстановлена», преобразована.) Брисеида означает «обладающая великой, экстатической или яростной силой», это — эпитеты или аспекты, присущие Дионису. Аполлон и Дионис были аспектами дня и ночи и, соответственно, олицетворением божественной природы дельфийских пророчеств. Оба они покровительствовали искусству и драме, взаимно дополняя друг друга: Аполлон представлял принцип самосознания, формы, баланса, гармонии, меры, интеграции и красоты. Дионис покровительствовал драме и трагедии в части принципа динамики, диссипативной турбулентности, смерти и возрождения.
Агамемнона волнуют только его собственные права и удовлетворение его желаний. Его склонность к обладанию и контролю над воплощенным жизненным духом «Я» (Хрисеида, золотая) и безграничностью диссипативных сил Диониса (Брисеида), а также их использование для удовлетворения своих прихотей приводит к психической инфляции, к гордости. Это нарушает баланс неявного порядка и дает волю его диссипативным энергиям, выражением которых здесь является «гнев» Аполлона.
Мотив дерзкого посягательства Агамемнона на Хрисеиду, то есть золотую, и Брисеиду, олицетворяющую власть ярости, подобно индуистской богине Кали, возможно, отсылает нас к более старому, аналогичному' мифу о похищении Прометеем огня у богов или о вкушении Адамом плодов от древа познания. В наше время эта повторяющаяся архстиппая тема была выражена Вагнером, и Голкисиом в эпопее о Кольце. Трансперсональная реакция на эго, заявляющее права на божественную силу, представлена, по сути, одинаково во всех культурах, во все времена и во всех версиях: противостояние, отчуждение, изгнание, страдание, наказание и болезнь.
Современный пример психологического ощущения такого противостояния «божественной силы» воле эго был рассмотрен в главе 5, это история о мужчине, который решил оставить жену и детей, чтобы жениться на богатой женщине старше его. Он был шокирован психологическим советом, данным ему через сон, в котором из облаков появилась «рука Господа» и отбросила его обратно на свое место.
Интенциональность трансперсонального «Я» также включает этические и моральные стандарты, видоизменяющиеся в некоторой степени в зависимости от культуры и индивида, но по своей сути всегда согласующиеся с необходимостью воздержания от причинения вреда другим. Космический формальный порядок одновременно и моральный, и аморальный. Возможно, аморальный па базовом и примитивном уровнях, но очевидно стремящийся к моральному сознанию и дифференциации посредством ощущений и опыта, приобретаемого человеческим сознанием. Будучи инкарнированным в человеческий организм, космический порядок вынужден создавать или открывать моральные и этические ценности. Эти потребности «Я» мы сознательно или бессознательно ощущаем как «Vox Dei», Глас Божий, или спрятанную внутри нас совесть, которая может согласовываться, а может и не согласовываться с существующими культурными и коллективными стандартами. Пример, в котором человек во сне увидел «руку Господа», показал, что, будучи игнорируемой, отрицаемой или подавляемой, та часть нашего глубинного сознания, которая резонирует с «Я», может противостоять и блокировать нашу деятельность и приводить к возникновению конфликтов, стрессов и также болезней.
Попытки эго присвоить себе силы трансперсонального «Я» отделяют его от того чувства, которое содержится в его божественном происхождении. Этот шаг, однако, в мифологии рассматривается как необходимая, даже неизбежная фаза в процессе эволюции и дифференциации сознания. Это «грех» не только Прометея и Адама, но также и Люцифера, «который принес свет» и, следовательно, индивидуальное сознание. Церковь назвала это felixculpa, счастливая ошибка, потому что с нее начинается искупление. Однако, будучи необходимым для развития сознания, этот шаг ведет к потере единства и проистекающей из этого отчужденности от природного порядка.
Неизбежно развивающееся сознательное и волевое функционирование эго все более отдаляется от содержащейся в нем матрицы и энтелехии, которая с точки зрения эго теперь становится «бессознательной». Также с развитием сознания, желания эго, интенциональность и волевые процессы имеют тенденцию отличаться от автоматической динамики тела, инстинктов и целенаправленности «Я». Результатом является неясное чувство отчуждения, как будто ты в этом мире ничего не понимающий чужеземец. Соматически это выражается в виде спастичиости и мышечных напряжений.
Felix culpa (лат.) — выражение, характеризующее грехопадение первого человека в свете его последующего искупления Иисусом Христом; встречается, в частности, у блаженного Августина, в «Сумме теологии» Фомы Аквинского, а также в пасхальном католическом песнопении «Exullet» («Ликуй»): «О, счастливая ошибка, удостоившаяся такого великого Искупителя».
И кроме того, человеческому эго, с его чувственными стремлениями к самоутверждению, приверженностью к его паттернам, желаниям и обладанию, всегда кажется, что ему противостоят силы более высокого порядка.
Вместо того чтобы принять свое подчиненное положение, выраженное в форме этой непреодолимой преграды, эго начинает приписывать эти силы завистливому божеству. Или эго проецирует свою злость на других людей, приписывая их противостояние злому умыслу и недоброжелательности. Оно оказывается в конфликте, оно более не находится в согласии с Дао, с трансперсональной «заданной» энтелехией, поскольку, не осознавая в полной мере и впоследствии игнорируя трансперсональную реальность, эго переходит свои границы или инертно противостоит призывам к изменениям. Пытаясь обладать одновременно и Хрисеидой, и Брисеидой, призрачными, яростными, балансирующими и дисбалансирующими[21] силами, Агамемнон, олицетворяющий героическое эго, оказывается заблокированным и «захваченным». Он игнорирует трансперсональный призыв к адаптации. Его сознание не слышит. В результате возникает болезнь.