Выбрать главу
Бобэоби пелись губы Вээоми пелись взоры Пиээо пелись брови Лиэээй пелся облик Гзи-гзи-гзэо пелась цепь Так на холсте каких-то соответствий Вне протяжения жило Лицо.

Этот звукварь составлен Велимиром Хлебниковым предположительно в 1908 или в 1909 году. К слову Лицо, взошедшее на всё мироздание. Сразу на всё. И потому — вне протяжения. Взошло. Ожило. Высветилось. Но и — сложилось из собственных частей, продолжающих жить самостоятельными жизнями. Это: губы, взоры, брови. И… облик, обвитый г/еяь/о-кольцом. Но и могущий развить эту цепь в линию-зигзаг или

в… протяжение, окоротив лицо и тем самым поставив его на место (посадив на цепь).

Но губы пелись (пели себя) как Бобэоби, взоры — как Вээоми, брови — как Пиээо, а облик — как Лиэээй. А о Зиг-зиг-зэо, которым спела себя цепь, я уж и не говорю.

Лицо (главное слово словаря) и его части (в виду цепи) сделали себя звукобуквовидами звукваря (букваря?) в простодушии простослышания, восстав из нечленоразделья лепета. Прекрасного лепета из «недоброй тяжести» молчанья. Еще один опыт: футуристически наивный, звукварный…

* * *

А теперь опыт мой собственный. Опыт Словаря — Букваря — Звукваря… С оглядкою на все предшествующие, представленные в данном моем сочинении…

САЛОН Вадима Львовича Рабиновича Салон саун.

Салон антикварных англичанок.

Салон летучих голландцев.

Салон оптических прицелов.

Салон наволочек и намордников.

И… просто Салон.

Может быть, хватит его одного

о пяти всего буквах,

из коих можно составить словарь,

где слов-то всего ничего, но хватит на целую жизнь.

Сало — неплохая еда.

Слон — хоть и не царь всех зверей, но все-таки зверь — большой, носатый и милый.

Он и Она… Чем не пара?

Сон…

И в том сне

семнадцать салонных барышень увлекают меня в котильон, но и во сне — ничего у меня не выходит…

Остался по обыкновению с носом, пересаженным из того же Салона.

И наконец, по отдельности или попарно:

«О!» восклицая, — восторг или ужас извольте,

«Но» говоря, — препинанья пожалте фигуру,

«На!» —

от широкой и щедрой души.

… И Оса, что чистейшая пакость…

Вот и вся моя жизнь.

— Довольно?

— Довольно.

А ведь из пяти всего букв.

(Между нами, хватило б и трех, худо-бедно…)

Но Сало — не сало,

Если сало без ч (чеснока)

И тем боле без г (самогонной горилки).

А разве Она,

если имени нет у нее — она?!

Всей кириллицы сроду не хватит: ка эль эм о пэ эр э ю ять и т. д. натурально…

Птичка, серый Волчок,

Воронок, Золотистая Рыжик и Киска..

И Он,

если он безымянный, тоже не он, а так… очертанье.

А на белом Слоне чтоб цейлонец сидел и бенгалец слона погонял бы.

А уж Сон —

чтобы радужный был,

а коль радужный,

то, по возможности, вещий…

И чуткий, не только для ЛОРа назначенный, Нос.

Мало-мальски живу в обстановке достатка убытка..

Но… пять букв!

Воссияйте — восстаньте,

за собой увлекая все-все алфавиты —

те, что после крушения Башни…

И рассыпьте звездами по небу, по траве,

по долинам — по взгорьям, чтоб росою сверкать на рассвете…

И Оса чтоб над лугом кружила, притворившись пчелой медоносной…

Но при этом: чтоб еры рычали, чтобы ёкало ё, чтобы ятям якшалось, а фиты чтоб слагались в отдельную песню…

Если честно:

зачем экономить на гуслях, мандолинах, жалейках и бубнах, и на всяческих медях и бронзах?

И на мелосах медленных и голосах,

даже если и логосов в мелосах наших не густо,

экономить не следует тоже…

Экуменика быть не должна экономной, потому что избытка — всегда недостаток..

Над манускриптом

Над манускриптом в час ночной, Когда над сторонами улиц Сойдется тьма и схлынет зной, Под гнетом прошлого ссутулюсь Над манускриптом в час ночной. Прилежно воспроизведу Округлые черты латыни. И как бы невзначай войду  В миры, исполненные стыни, В отяжелевшие миры — Гранит замшелый, мрамор битый, — Запечатлевшие пиры И вид пирующего сытый. Где золото твое, латынь? Где серебро?.. Каржава проза, Тускнеющая, как латунь… Но посмотрите: Крест и Роза  Начертаны внизу листа. Наверно, розенкрейцер автор. А за окном шумит листва — Не нынче вычернит, так завтра, Свои зеленые слова.. Вся жизнь его вот здесь — мертва. И все же не дают покоя Поставленные вкось слова Такою молодой рукою. И в кровь они, и в бровь, и вкривь В минускуле зажаты тесном. Наверное, владел порыв Старинным автором безвестным, Ушедшим в темень языка. Зато изгиб пера, смятенье Строки, четыре завитка, С листа сбежавшая рука Для общего уразуменья Вполне достаточны пока. Наверно, на душе его В ту пору неспокойно было, Когда для взора моего Волненье жуткое явила Душа.  И мне передалось От букв, поставленных нелепо. Так всякий раз уходит лето В осенний день, слепой от слез… Сшибайтесь, буквы, так и сяк, Как перволед, ледащ и тонок! И лишь тогда поймет потомок, Конечно, если не дурак, Меня, моей строки излом В единоборствии со злом, И букв разлад мой с тем и с этим… Отметим, скажет он, отметим!