— Моем, моем, моем. Он их опускает в воду. Моем, моем, моем.
Я видела, что она прекращала нести вздор, когда медсестра Грюп резко обрывала ее, что я и сделала:
— Перестаньте! Смотрите на меня!
Она вытаращила на меня глаза.
— Теперь скажите мне, кого он опускает в воду?
Она огляделась по сторонам, наклонилась вперед и прошептала:
— Женщин. Он опускает их в воду ночью. Моем, моем, моем.
— Довольно. Скажите мне…
Она вскочила со скамейки и по коридору убежала в палату.
Я стояла как вкопанная, похолодев от страха, мурашки побежали по всему телу. Вода. Женщины. Доктор Блюм. Неужели старушка видела, как загадочный доктор Блюм опускал в воду тела женщин?
Дверь открылась, и вошла санитарка. Я пролетела мимо нее, держась за живот.
— Ужасно болит. Доктор Блюм знает.
Я побежала в сторону лазарета. Услышав, как за мной хлопнула дверь, я изменила направление и в панике рванула к старому пирсу. Здравый смысл подсказывал, что нет причины паниковать, но я не могла отделаться от ощущения нависшей опасности. Когда старушка напевала про Блюма и воду, у меня шевелились волосы — совсем нехороший признак.
Признаться, я не самый образованный человек на свете. Но случись что, меня выручал инстинкт. Разум иногда подводил меня, но интуиция — никогда. Я мучилась в догадках, что может происходить с Джозефиной наедине с доктором Блюмом.
При входе на пирс стоял стеллаж с деревянными черепками, на которые моряки наматывали веревку. Они хватались за эти дубинки в пьяных драках, чтобы проломить кому-то череп. Я взяла одну из них.
Мне не доводилось бывать на пирсе, но я много раз проходила мимо него. Казалось, что стоящий на нем полусгнивший дом и пристройку к нему обязательно смоет в хороший шторм. Как мне рассказывали, Блюм жил в одной половине, а в другой хранился керосин для психбольницы. В окне справа от переднего входа сквозь занавески пробивался тусклый свет лампы.
При приближении к дому я замедлила шаг. Что теперь? Постучаться в дверь и, держа дубинку в руке, любезно спросить, могу ли я видеть Джозефину?
Что, если доктор действительно проводил безобидные опыты, а я лишила Джозефину шанса совершить побег с острова? Я не могла гарантировать, что вызволю ее, даже если Пулитцеру понравится мой репортаж, а доктор мог.
Я остановилась, всматриваясь в дом. Надо бы заглянуть в окно. Оба окна, выходившие на пристань, были занавешены. Узкий выступ шириной сантиметров тридцать тянулся вдоль стены, обращенной к реке. Когда я днем проходила мимо дома, видела окно и дверь с тыльной стороны и не знала, есть ли на окне занавески. Единственный способ проверить — это подобраться к нему поближе.
Лицом к стене, вытянув руки в стороны для равновесия, я пошла по узкому выступу. Внутри не горел свет, и на окне висела занавеска. Я решила попробовать открыть дверь. Это была не обычная дверь — она отодвигалась в сторону, когда с лодки выгружали и вносили груз.
Добравшись до двери, я обнаружила, что она закрыта на висячий замок. Я подергала его. Гвозди, которыми был прибит засов, непрочно держались в старой, прогнившей стене. Я сильнее дернула замок и чуть не опрокинулась в реку. Стараясь не потерять равновесие, я стала расшатывать гвозди и тянуть замок в надежде, что в доме всего этого не слышно. Когда мне удалось немного вытащить гвозди, я поддела засов своим оружием как рычагом.
У меня бешено колотилось сердце. Я приложила голову к стене и попыталась дышать медленнее. Потом уперлась плечом в дверь, и она неохотно поддалась со скрипом, более неприятным, чем царапанье ногтей по классной доске.
Я протиснулась в образовавшуюся щель и оказалась в темном помещении, не представляя, где я. Не осмеливаясь сделать шаг в темноте из боязни наткнуться на что-нибудь, я отдернула занавеску на окне, и в комнату проник лунный свет. Это была спальня, небольшая, с койкой вроде больничной, только с более высоким матрасом и несколькими одеялами.
Я пересекла комнату и подошла к двери. Она заскрипела, когда я открыла ее, и я съежилась. Если что, скажу, что попала сюда по ошибке. Я очень удивлялась, что меня до сих пор не обнаружили и не наказали. Я просунула голову в дверь и увидела кухню, небольшую, как и спальня. Свет в ней не горел, но была открыта еще одна дверь. Через нее струился свет. Я подумала, что это гостиная и что видела свет снаружи в ее окне. По моим предположениям, жилое помещение здесь заканчивалось, потому что в другой части дома находился керосиновый склад.
Я прислушалась и ничего не услышала, кроме дальнего гудка парохода. Никаких разговоров между доктором Блюмом и Джозефиной, никаких страстных стонов, слава Богу. Ничего. Сидеть вдвоем и негромко беседовать в полутемной гостиной едва ли доставит удовольствие.