Редакторы признают, что в рукопись была внесена незначительная правка перед отправкой в печать (Нелли делала много орфографических ошибок), но мы хотим заверить читателя в правдивости и точности изложения, в чем он может убедиться, сопоставив с тем, что приписывается львице пера Лиллиан Хелман[1] не кем иным, как Мэри Маккарти.[2]
1
Париж, 27 октября 1889 года
Я никогда никого не боялась так, как боюсь человека в черном. Он для меня — само зло, кровожадное, скрывающееся в полумраке освещенных газовым светом улиц и захолустных переулков. Алхимик, как я его называю, подобно средневековому химику, пытающемуся превратить свинец в золото или ищущему эликсир жизни, одержим страстью к темным сторонам знаний и смешивает в одну кучу убийство, безумие и науку. С какой целью он заваривает эту кашу, мне еще предстоит выяснить, но сейчас, когда многие молодые ученые, следуя по стопам Пастера, работают в лабораториях, чтобы принести пользу человечеству, тот, кто с помощью микроскопа творит зло, что и говорить, имеет устремления в высшей степени противоестественные.
Меня зовут Нелли Блай, хотя от рождения у меня другое имя. Пришлось взять псевдоним, поскольку, по здравому смыслу, не женское это занятие — быть репортером. Когда я проводила журналистские расследования для газеты «Нью-Йорк уорлд» Джозефа Пулитцера, то столкнулась со многими странными случаями и писала о вещах, от которых зачерствела душа. А сейчас я начинаю сомневаться в своем благоразумии, отправляясь ночью на возвышающийся над Парижем прославленный Монмартр, где предстоит выследить убийцу.
Благодаря интуиции, скудной информации и, возможно, по большей части неосторожности я осведомлена о его ужасных злодеяниях в Нью-Йорке и Лондоне и вот теперь на Монмартре, который горожане называют Холмом. Этот район приобрел известность как место обитания художников и поэтов и еще тем, что здесь находятся улицы, где мужчины покупают удовольствие, а женщины теряют свое доброе имя.
Я еду в коляске по темной булыжной мостовой на поиски безумца, и тревога охватывает меня — зачем взвалила на себя такую задачу? Как ни стараюсь найти объяснение, ничто не приходит на ум. Бросает в дрожь при мысли, с чем я могу столкнуться в эту темную ночь. «У тебя гусиная кожа», — говорила мама каждый раз, когда меня пробирал холод. В эту мрачную ночь трудно представить себе что-либо более неприятное.
В лужах, оставленных недавно прошедшим дождем, отражается свет от газовых фонарей. Над землей висит серая пелена, и ночной воздух пахнет сыростью.
Если бы Диккенс сейчас писал о Париже, то, несомненно, отметил бы, что это не лучшие, а худшие времена. В Городе света бесчинствуют анархисты, задавшиеся целью свергнуть цивилизованную форму правления, а с востока надвигается смертоносная «черпая лихорадка», и костлявая старуха уже размахивает окровавленной косой.
В городе, по которому проносятся волны насилия и где свирепствует болезнь, никто не будет прислушиваться к моему предостережению, что среди людей бродит еще одно зло. Не остается ничего другого, как самой покончить с ним.
Немецкий доктор. Так называли его в сумасшедшем доме на острове Блэкуэлл из-за акцента и одежды, хотя нам ничего не было известно о его происхождении и национальности. Наверняка я знаю лишь то, что он есть зло, отъявленное чудовище, жаждущее крови женщин.
Поскольку своими жертвами он выбирает проституток, я одета соответствующим образом.
Я смело купила у уличной девки с Монмартра поношенное черное платье с нескромным низким вырезом на груди, с подолом на пятнадцать сантиметров выше моей щиколотки. Даже после стирки оно все еще пахнет дешевой розовой водой. Шерстяная шаль, дрянная красная губная помада и вульгарный шик, которые привели бы в ужас баптистского священника, довершают мой наряд. Могу гордиться, ведь мне с успехом удавалось выдавать себя за танцовщицу и дрессировщицу слонов, за служанку и воровку.
Я многое узнала об Алхимике с тех пор, как впервые столкнулась с ним в Нью-Йорке. Некоторое время я считала, что он просто безжалостный зверь, убивающий женщин ради сатанинского удовольствия, но теперь уверена, что его безумные действия скрывают дьявольский замысел, а пробиркам и микроскопам отводится зловещая роль.