Два правила для того, чтобы наслаждаться свободой. Увеличивайте их количество. Но без рекламы, хвастовства и сплетен. И никаких плодов ханжества. Пожалуйста.
У аэропорта меня встретил таксист-сикх, и он хотел поговорить о сепаратистском движении Кхалистани в Пенджабе. Он приехал сюда пятнадцать лет назад вполне легально и не возвращался на родину с тех пор. Через несколько лет таксист получил документы. Его жена и сыновья последовали за ним. Его акцент невозможно было спутать ни с чем — он был родом из Амритсара. Нa приборной доске висело изображение Гуру Гобинда Сингха. У таксиста была седая борода. Он был очень мудрым; этот человек был убежден, что сикхам нужно отдельное государство. Я посмотрел на него и удивился тому, какие образы своей страны он носит в себе, какую любовь, какое чувство вины.
Воспоминания людей могут быть такими же опасными, как и их фантазии.
Поездка до отеля была скучной: мелькали машины, дорожные развилки, процветало строительство, висели огромные биллборды, надо мной поднималось серое небо, и я был рад, что Нью-Йорк не оказался особенным, как я боялся. Я попал на Манхэттен, и, когда вышел перед отелем, у меня вырвался вздох.
Этот отель должен быть Гранд Каньоном человеческого тщеславия.
Средневековые церкви поднимали свои шпили в небо, чтобы вызвать страх перед Богом; здания из хрома, камня, стали и стекла поднимались друг за другом, чтобы вызвать страх перед людьми. Перед очень-очень богатыми людьми, королевствами которых были брэнды. Их генералы рыскали по миру, а рабы прорывались сквозь предрассудки расы, религии, пола и разных стран. Их неоновые вывески были такими огромными, как корабли, и, возможно, потребляли больше энергии за день, чем многие деревни за месяц.
У людей открывался рот перед неоновыми вывесками, хотя они преклоняли колени перед Господом.
Я был рад добраться до отеля и оказаться в своей комнате. Она была среднего размера со скромной обстановкой. И удивительно, что там была полутораспальная кровать, как в нашей комнате на холмах. Это было убежище от религиозного безумия коммерции, царящего в каньоне человеческого тщеславия Следующие несколько недель я выходил на улицу только если это действительно было необходимо. И чаще всего — чтобы купить булочки, сэндвичи и бутылки с молоком; вся еда была прекрасно упакована, словно требовала к себе почтения. Вскоре половина кровати оказалась завалена распечатками, бумагами, справочниками, картами. Я занимал телефонную линию весь день и всю ночь.
Я спал даже хуже, чем раньше.
Кровать была слишком мягкой, подушки слишком высокими, моя голова слишком забита разными мыслями. Изредка в мои видения проникали люди из разных мест: Пракаш, Филипп, Стефен, мои друзья из колледжа, Биби Лахори. Как будто волшебник доставал бесконечный свиток записей из вагины Биби. А мои родители танцевали фокстрот во дворце наваба. Мать Физз плакала одним глазом и смотрела на меня другим, друзья Физз ходили гуськом по нашему барсати в сапогах и шлемах. Сиед соблазнял меня пышными словами и гибкими пальцами. Двое сикхов, которые привезли нас в Дели, пили на веранде дома в горах с Джимом Корбеттом. Шултери целовал Хайле Селассие. Ракшас дирижировал в Берлинской филармонии своим обрубком. Тафен покорял гору из бутылок, решив установить на ее вершине флаг. Женщина-мокша ласкала мое тело пальцами с запахом ванили. «Ее величество» стонала от ласк Гадж Сингха. Король шеста оседлал Катерину, надев «Стетсон», как Абхэй.
Тишууун!
За несколько минут до моего пробуждения я всегда задыхался по какой-то причине. Вся эта странная команда стояла в отдалении, молча наблюдая. Даже Физз. Я хватал воздух, потеряв голос и прося о помощи, по никто не спешил ко мне. Затем Физз говорила: «Хорошо, парни, шоу окончено!» И отворачивалась, сзади она оказывалась рассерженной Катериной, тогда я испускал последний молчаливый крик ужаса.
После того как я просыпался, мне требовалось много времени, чтобы понять, где я нахожусь.
Поиски шли плохо. Большинство людей старались быть вежливыми, но были ошарашены моими расспросами, которые в конце концов начинали их раздражать. Нет, в их семьях никого не удочеряли. Нет, они не имеют никакого отношения к Индии. Нет, в их доме нет семидесятипятилетней женщины с темной кожей и светлыми глазами. На самом деле, это значило: «Вы не хотите отвалить и позвонить в другой день, когда никого не будет дома?»
День за днем, неделя за неделей, списки и имена заканчивались, и вскоре с булочками и молоком я начал брать бутылки «Джека Дэниелса». Бурбон помогал мне с моими задними зубами, которые начали болеть, следуя какому-то циклу из двенадцати и тридцати шести часов. Двенадцать часов боли, затем тридцать шесть часов покоя.
Я пил и звонил, пил и звонил. Когда я смотрел вниз со второго этажа «Веллингтон отеля», улица была переполнена продавцами и простофилями. Японцы, жители Восточной Европы, Южной Азии — всех охватывала гордость, что они находятся в центре мира. Даже в полночь шум не прекращался, словно треск насекомых в кустах дома, и порой, когда я просыпался в три часа ночи, внизу все еще было оживленно. Кто-то кого-то звал, прохожих становилось меньше, последние весельчаки находили путь домой.
По утрам в воскресенье улица превращалась в базар. Господин играл с рабом. Бедная фантазия богача. Это было похоже на мое детство в городах Уттар-Прадеша только с большим шиком. На улицах были выставлены палатки и киоски. Запах горячего кебаба и холодного щербета наполнял воздух. Торговцы продавали одежду, сумки, предметы нижнего белья, буддийские гончарные изделия, восточные товары, душевную музыку и, конечно, новые достижения техники. Я прошелся по этому базару однажды, в первое воскресенье; затем я просто сидел на подоконнике и наблюдал за происходящим внизу.
Только на пятой неделе мне в голову пришло волшебное слово. Мягко выплыло из моря бурбона.
Я сидел ночью у окна, наблюдая за людьми, гуляющими по Таймс Сквэр и обратно — в середине моего болезненною цикла, когда увидел кровать — не двойную, не односпальную, мою кровать из дома на холмах, и меня осенило.
Я закричал от внезапной догадки и ударил по воздуху.
Через несколько минут я спустился на улицу, попал в водоворот толпы и почувствовал необъяснимую легкость. Я сел в небольшом ресторанчике и взял себе большую порцию «Лафроига» и чашку горячей пасты. Вокруг горели неоновые вывески и двигались люди. После многолетнего перерыва я понял, что замечаю женщин — худых и полных, захвативших улицу, одетых в тугую облегающую одежду, выставляющих свою женскую плоть, которую я долгое время видел в моих галлюцинациях по ночам.
Я проснулся на следующее утро возбужденным. Я позвонил и сказал магическое слово; внезапно стало намного легче. Через три дня низкий нерешительный голос ответил. Я попытлся рассказать мою историю, объяснить, почему я хочу приехать. Но голос было трудно понять, и он был слишком осторожным, чтобы пригласить меня домой. Я перезвонил три часа спустя, держа у трубки носовой платок, и сообщил, изобразив акцент, что у меня есть важное послание для этого человека.
Я проверил адрес у стойки отеля и ранним вечером, избегая метро, прыгнул в такси и направился в Гарлем. Я представлял себе трущобы, изнасилование на обочине, как людям перерезают горло при свете дня. Стояла жара. Но не случилось ничего похожего на чепуху из фильма Честера Хаймса. Конечно, это не был Гранд Каньон тщеславия, но я смотрел на Гарлем, как на колонии в Дели. Вдоль дороги выстроились большие магазины. Здания выглядели надежными. В одном месте мы проехали мимо батальона поднимающихся джеллаб, и если бы люди в них были не в черной форме, можно было бы представить, что ты находишься в арабском городе.
У дома, перед которым мы остановились, был фасад из обожженного кирпича темно-коричневого цвета. Это была большая квадратная коробка, с неустойчивыми железными балконами и лестницами, обступившими здание. Казалось, что этот дом был в худшем состоянии, чем другие здания вокруг. Внутри холл был слабо освещен, и пахло мусором. Воздух был затхлым, вдоль стены лежали завязанные мешки с мусором. Я решил не пользоваться лифтом: кабинка была с закрывающейся дверью и выглядела ненадежной.