За пятнадцать лет я еще не был так далеко от Физз. Даже во время наших худших ссор, грозящих расставанием, страсть и желание выжили. Безумие никогда не покидало нас; оно удерживало нас вместе. Даже когда мы погружались в обиженное молчание, наши тела разговаривали друг с другом, и легкое прикосновение могло разжечь безумие, и тогда обида забывалась.
Однажды в гостях у ее тетушки, когда мы провели два дня в молчании (причины ссоры всегда были неясные и тривиальные), мы столкнулись друг с другом в ванной, куда зашли, чтобы помыть руки перед обедом. Запах ее кожи, взгляд в зеркало, и мы бросились целоваться. В одну секунду я прижал ее к двери, одной рукой держась за задвижку, другой за застежку на ее джинсах, пока она жевала мои губы с сумасшедшим голодом. Как всегда, мы словно складывали паззл: мокрое и твердое, плоть и волосы, любовь и желание.
Когда мы спустились обедать, желание вернулось — такое же острое и твердое, как нож в руках ее тети, разрезающий манго. Мы молча бросились домой. В этот раз паззл был решен, сложен и разложен много раз, и мы поднимались на вершину, падая по другую сторону. Насыщение.
Но теперь происходило что-то, от чего мурашки бежали по моей спине.
Я отправился в это путешествие с трепетом — путешествие, которое за последние два года было моим любимым путешествием в мир. Там были и страх, и желание, когда мы отъехали от Дели. Последние две поездки были такими странными, такими странными, что я даже не мог озвучить для себя, что происходит, тем более рассказать кому-нибудь. После последней я разрывался между желанием вернуться и не приезжать сюда никогда. Поэтому я предоставил Физз сделать звонок.
Всю дорогу я был слишком погружен в свои мысли; когда мы сидели за завтраком в Шер-е-Пенджаб, в дхабе Биласпур, Физз спросила: «Тебя что-то беспокоит?»
Я вспомнил старую шутку:
— Я думаю, он умирает.
— Я поговорю с ним, — пообещала она.
— На хинди, — сказал я, — тебе придется говорить с ним на хинди. Это индийский пояс.
Она сказала, что он не понимает хинди — это слишком для старого Езры.
Мы засмеялись.
Но я вовсе не был уверен в успехе. Вчера с приближением ночи во мне начала расти смесь ужаса и желания. Физз, ухаживая за своими молодыми деревцами, ничего не заметила, даже тогда, когда мы пошли в постель после двух порций теплого виски.
Мы устали. Была тяжелая пробка в Мурадабаде, и мы стояли на обоих железнодорожных переездах. Физз обняла меня, положив голову на мою левую руку и уткнувшись лицом в мой подбородок.
Когда я не обнял ее, она сказала:
— Ты хочешь, чтобы я поговорила с ним? Ты знаешь, что я могу поговорить с ним на хинди!
Я ничего не ответил, уклончиво усмехнувшись, и она уснула, прежде чем успела сделать еще один вздох. Я лежал без сна, наблюдая за тем, как последние лучи солнца отражались от гор. Вскоре освещенной осталась только дуга обсерватории, и сквозь окна были видны квадратики неба, усеянные мигающими звездами. Время от времени раздавался стук козодоя, обитателя кустов лантаны, заполнивших площадку террасы внизу дома. Я однажды провел много часов, гуляя среди кустов и пытаясь обнаружить его, но он свил себе гнездо где-то очень глубоко.
В какой-то момент я вынул свою руку из-под головы Физз, и она, как всегда, перевернулась на другой бок и свернулась калачиком.
Я сел, прислонившись к стене, открыл дневник в коричневом переплете и с головой погрузился в него. Вскоре мои глаза с трудом стали разбирать бегущие строчки — стремительный водоворот — в тусклом желтом свете фонаря. Но я упорно продолжал работать, убежденный, что, если я буду бодрствовать, то смогу прогнать все это прочь, пережить это. Химера побледнеет и исчезнет, и все закончится. Должно быть, я заснул сидя, потому что когда это наконец случилось, я все еще сидел в той же позе. Это продолжалось до глубокой ночи, к тому времени, как все закончилось много часов спустя, я покорил столько вершин, что не знал, как собрать себя по частям заново.
Мои ноги затекли, и мне пришлось спустить их со скамейки и выпрямить. Я вылил остатки чая вниз на склон горы — они исчезли без следа — и посмотрел на вид, в который влюбился, как только впервые увидел его.
Этот дом должен был быть нашим спасением, последней печатью, скрепившей нашу любовь и жизнь. Но теперь это потеряло всякий смысл. Потому что в первый раз за свою жизнь c Физз я проснулся без желания. Равнодушный к ее телу, лежащему рядом со мной.
Происходит что-то ужасное. Я чувствовал это сердцем. В воздухе что-то витает.
Утро было холодным и свежим, сколько бы я ни тряс головой, мысли не прояснялись.
У меня заболела спина. По крайней мере, кое-что осталось по-прежнему. Я закрыл глаза, ожидая, когда боль станет непрерывной и пульсирующей.
Я понятия не имел, как изменится моя жизнь, единственная жизнь, которая имела для меня значение.
Солнце все еще предостерегающе сияло за обсерваторией, на дальних горных вершинах.
Буря
Весь день шел проливной дождь, с неба и сейчас все еще капало. Шесть месяцев спустя после того холодного утра я стоял с Физз у нижних ворот, ожидая автобуса из Бховали, который должен был отвезти ее в Катгодам, возможно навсегда.
Ирония заключалась в том, что мы стояли рядом со старой каменной скамейкой, где сидели в самый первый раз, когда заметили этот дом. Скамейка находилась у поворота дороги, внизу нашего поместья и немного позади санатория, если подниматься из долины Джеоликоте. С нее открывался вид на наш дом, и отсюда он выглядел особенно романтично.
На скамейке больше нельзя было сидеть: ее края стали неровными, и вся она была довольно ненадежной. Год назад в нее врезался грузовик. Кладка разрушилась, выпало несколько камней. Грузовик повис одним колесом над пропастью; через несколько дней из Халдвани приехал кран, который и втащил его обратно. Владелец, сикх, после того как отдубасил водителя и помощника, раздал ладу и сказал, что Бог милостив. Грузовик с легкостью мог оказаться у подножия горы.
Мы стояли рядом, почти касаясь друг друга плечами, под большим зеленым зонтиком J&B, подаренном нам на единственном матче по поло, который мы посетили в Дели. Когда мы развернули его и подняли в воздух, то воскликнули: «Что за удивительный тайм?!»
Но сегодня мы вышли из дома молча. Она отвергла все мои предложения проводить ее до железнодорожной станции. Это был опасный сигнал, такого не случалось раньше. Я понял, что позволил всему зайти очень далеко, и у меня больше не было возможности возобновить или разорвать наши отношения. Плотину прорвало. Вода заполнится до нужного уровня. Моя власть над воротами шлюза больше не имела значения.
За пятнадцать лет нашей жизни с Физз не было ни разу, чтобы я не встретил или не проводил ее до автобусной остановки, железнодорожной станции, кинотеатра, офиса, больницы, любого другого места. Это было из-за чрезмерного беспокойства. Это было на грани паранои. Я жил со страхом, что с ней что-то случится, и из чувства собственного самосохранения встречал и провожал ее: я понимал, что моя жизнь рухнет, если она исчезнет из нее.
Однажды, на первом году нашей совместной жизни, когда мы еще учились в колледже, ей нужно было ехать в Нахан на семейную свадьбу. Это было в трех часах пути от Чандигарха. Я не отпустил ее одну. Мы сели па старый автобус на Гималайской государственной трассе и проболтали всю дорогу, не останавливаясь и сохраняя спокойствие, несмотря на бесконечные остановки, сырую и душную погоду сезона дождей, мух, пыль и любопытные взгляды.