«Кто любит смеяться, тот счастливо живёт» — это изречение, написанное на клочке бумаги величиной с почтовую открытку, висело над кроватью Стрекозы. Но теперь Стрекозе было совсем не до смеха. В отчаянии она рассматривала своё голубое праздничное платье; на лёгкой шерстяной ткани темнело большое коричневое пятно. Горчица давно отошла, но постное масло, на котором она была разведена, прочно въелось в ткань.
И Стрекоза, которая в полном соответствии с изречением на открытке улыбалась с раннего утра и до позднего вечера, сейчас готова была расплакаться.
— Никуда я не пойду, — слезливо жаловалась она. — С таким пятном лучше сидеть дома.
— Да ну! А я думала, у тебя свидание. Так почему же ты хнычешь? Говорят, любовь слепа, значит, твой тихий Эгон всё равно ничего не заметит, — поддразнивала Урсулу шестнадцатилетняя Бритта Лампрехт, на вид совсем взрослая девушка.
Бритта стояла перед зеркалом. Она уже успела тщательно причесать резиновой щёткой свои светлые завитые волосы; сейчас очередь дошла до несмываемой помады. Бритта так долго подкрашивала себе губы, что они стали ярко-сиреневыми, совсем как ежевичное мороженое. Бритте казалось, что это красиво. В деревне сегодня были танцы, и девушке хотелось, чтобы все приняли её за настоящую даму. Кругленькая и спокойная Лора Хамбах сидела, наморщив лоб, перед своим открытым шкафчиком. Она решала весьма сложный вопрос, как ей поступить. Одеться нарядно или удобно? Надеть ли ей новые замшевые туфли на высоких каблуках или старые спортивные ботинки? Лора намеревалась пойти в Дом культуры и поиграть там в настольный теннис. Поэтому она в конце концов выбрала старые ботинки.
Рената не собиралась переодеваться. Она сидела на кровати и рылась в своём портфеле.
— Разве ты никуда не идёшь? — удивилась Бритта.
Рената покачала головой. Ей надо было наконец-то ответить на письмо младшей сестрёнки. Вот уже целых три недели, как она собиралась это сделать, и откладывала со дня на день, а теперь письмо куда-то затерялось. Проклятье!..
— Какое ужасное пятно! — вздыхала Стрекоза. На голубое платье капнула слеза.
— Попробуй почистить вот этим. — Лора нашла в своём шкафчике бутылочку с жидкостью для удаления пятен.
На этикетке бутылочки было написано: «Смерть пятнам». В приложенной инструкции значилось, что «Смерть пятнам» без труда удаляет пятна от дёгтя, смолы, красок и жировые пятна всех сортов. К сожалению, о постном масле там ничего не говорилось. Пятно не сходило, зато платье Урсулы так сильно запахло бензином, словно его только что принесли из гаража.
Часы на деревенской церкви пробили семь.
Стрекоза громко всхлипнула. Она думала об Эгоне, который, наверно, уже ждал её у мостика. Обидится ли он, если она не придёт?
— Ну, Стрекоза, не реви! — Рената погладила подругу по голове. — Обожди, я кое-что придумала. — Она вынула из шкафа своё красное шерстяное платье с воротником в чёрную с белым клетку. — Скорее одевайся, ты ещё успеешь. По-моему, оно тебе будет впору.
— А ты правда одолжишь мне его?
— Не задавай глупых вопросов.
— Чудесно! А что ты хочешь взамен?
— Хватит болтать чепуху, не то я опять повешу платье в шкаф.
— Ради бога, не надо! Я молчу. — Стрекоза была счастлива, она уже снова что-то напевала. Платье ей пришлось как раз впору. — Скорей. Где моё пальто и шляпка?
Урсула спешила как на пожар. Эгон! Эгон! Она была готова даже раньше Бритты, которая ещё минут пять одёргивала на себе платье; ей всё казалось, что оно плохо сидит. Перед тем как уйти, Стрекоза бросила быстрый взгляд в зеркало.
— Какие у меня заплаканные глаза, — огорчилась она. — Но не беда, если Эгон что-нибудь заметит, я скажу, что чуточку простужена.
— До свидания, будьте здоровы!
Стрекоза, Бритта и Лора выбежали из комнаты.
В «Ласточкином гнезде» стало тихо. Пока Рената искала письмо, подкидывала в печку брикеты угля и придвигала свой стол поближе к лампе, Бритта уже стояла у танцевальной площадки, осматриваясь в поисках подходящего кавалера, Урсула спешила на свидание, а Лора во Дворце культуры отбивала первые мячи Карла. Великого, своего партнёра по настольному теннису. Собственно говоря, этого девятнадцатилетнего паренька звали Карл Венцель. Своё звучное прозвище он получил за длинный рост — шутка ли сказать: метр восемьдесят пять сантиметров! — да ещё потому, что был старше всех в интернате.