Карл Великий хотел было возразить против такого обвинения, но Рената не дала ему произнести ни слова.
— Теперь буду говорить я, — сказала она раздражённо.
И она подробно описала всё, что случилось.
Али-баба пристыжённо опустился на своё место. Как она защищала его! Вступилась, словно за младшего брата. «Что бы я делал, если бы не она?» — думал он с благодарностью. Он посмотрел на Ренату. Над правым глазом девушки виднелся красноватый шрам от злосчастного выстрела из рогатки. Али-бабу как будто что-то кольнуло… Если бы Рената знала, что он натворил…
Наконец. Рената сказала всё. Её речь была сплошным обвинительным актом против отчима Хорста Эппке.
— Надо сообщить об этом мерзавце в полицию, — сказала возмущённая Лора.
Наступила тишина.
Понимающие, сочувственные взгляды устремились на Али-бабу.
Даже Карл Великий не знал, что сказать. Он снял очки и стал тщательно протирать запотевшие стёкла носовым платком.
Али-баба сидел на стуле согнувшись. Противоречивые чувства, словно быстро мчащиеся льдины в половодье, сталкивались и боролись в его груди. «Почему у меня не хватило мужества сознаться, что я стрелял из рогатки? — упрекал он себя. — Я должен, должен сознаться. Иначе нельзя! Больше я не в силах продолжать этот обман. Рената опечалится, может быть, даже рассердится на меня. Мне будет больно, очень больно, но я не могу иначе. Я не могу больше ей лгать.
Он встал беспомощный, смущённый. Голос его звучал хрипло:
— Тогда, когда Рената сидела в повозке… — Каждое слово, которое он произносил, стоило ему усилий. — Я… я… не хотел в неё попасть. Я хотел её только напугать. Правда! И я не целился в неё из рогатки, то есть я целился, но не в неё. Но… но… камень всё же попал ей в глаз. Я сам пришёл в ужас. А потом… потом лошади понесли. Я побежал за повозкой. Бежал, покуда у меня хватило сил. Я испугался. Страшно испугался. А после того, как с Бауманом случилось несчастье, я убежал в поле. Сперва я боялся вернуться обратно, а потом, вернувшись, никому ничего не сказал, потому что… потому что… всё же хотел остаться в интернате.
Он глубоко вздохнул, решив рассказать всё, что было у него на совести.
— И ещё… Помните, как в почтовом ящике нашли однажды кусочек шпига? Это я бросил его туда. Я совсем не ем жира. Просто не в силах его проглотить! Он становится мне поперёк горла. Когда я сунул шпиг в почтовый ящик, я не хотел сделать ничего дурного. Я просто решил пошутить. Но потом, когда письма оказались попорченными, и все так ругались, мне было очень неприятно. Но я скрывал всё потому, что… фу-ты нуты!.. потому, что… да потому, что я был трусом. Правда…
Али-баба вытер свои вспотевшие ладони о брюки и тихо сел на своё место.
Наступила неловкая тишина.
Рената была совершенно огорошена. Значит, Али-баба бросил в неё камень?.. Она невольно вспомнила всё, что ей пришлось пережить там, на дороге. Всё воскресло снова: боль в глазу, приближающийся мотоцикл, бешено мчащиеся лошади, повозка, которую бросало из стороны в сторону, смелый поступок Баумана, его глухой стон… А она, она заступалась за Хорста Эппке, просила за него, верила ему! Рената сердито посмотрела на Али-бабу. Оказывается, он, и только он был виноват во всём!
Инга Стефани задумчиво теребила край своего свитера, вытаскивая из него шерстяные ниточки. Ну и «герой» этот Али-баба! Сердиться ли ей на него или радоваться его чистосердечному признанию? Инга Стефани продолжала теребить свой свитер. Она не знала, что ей делать.
Али-баба не отрываясь смотрел на Ренату. «Если даже все меня осудят, она простит, она обязательно простит», — надеялся он.
Карл Великий бросал на грешника строгие взгляды. Протёртые стёкла его очков угрожающе сверкали.
— Дело с рогаткой, — сказал он, — это совершенно ясное дело. Речь идёт о нанесении телесных повреждений. Тут не может быть никаких оправданий. Телесные повреждения есть телесные повреждения. И за это полагается наказание. Это логично. — Карл Великий говорил так, будто он выучил наизусть весь уголовный кодекс. — Это нанесение телесных увечий, — повторил он ещё раз. Он очень нравился самому себе в роли прокурора. — Кроме того, здесь был причинён также ущерб средствам транспорта. Повозка и лошади могли прийти в полную негодность. Я уже не говорю о Ренате. Она могла бы стать калекой. Это логично.
— «Могла бы, могла бы!..» Ты преувеличиваешь. К счастью, всего этого не случилось, — проворчал Факир.
— Кроме того, Али-баба сделал это не нарочно. Он не знал, что может натворить столько бед своей рогаткой, — сказала Лора.