Хирзе заломил руки.
— Больше чувства, юноша, больше чувства! Что ты делаешь? Внимание! Ведь это струна, а не бельевая верёвка. Наверно, ты никогда в жизни не держал в руках музыкального инструмента?
Али-баба был достаточно честен, чтобы сказать «нет».
— Ну хорошо. Тогда слушай внимательно, и дело пойдёт на лад, — сказал Хирзе мудро и снисходительно улыбаясь.
Али-бабе стало стыдно. Он бросил на мандолину взгляд, полный отчаяния.
Рената листала учебник «Игра на мандолине», который Хирзе раздал перед занятием.
— Когда наконец мы будем продолжать урок! — сердилась она.
Но учитель натягивал новую струну на мандолину Али-бабы, и Ренате пришлось запастись терпением.
Тронув рукой плечо своего соседа, она недовольно сказала:
— Послушай, если ты опять что-нибудь пропустишь, спроси лучше меня. При настройке я тебе тоже помогу. Ты же видишь, что задерживаешь всех. Если так пойдёт дальше, мы не сдвинемся с места.
Али-баба втянул голову в плечи. О серенаде, которую он собирался сыграть своей любимой, пока нечего было и думать.
— Внимание. Будем продолжать!
Али-баба опять взял в руки мандолину. Несмотря на то что в Доме культуры было совсем не жарко, он весь покрылся испариной. Хирзе улыбнулся Али-бабе и ободряюще кивнул ему головой:
— Не теряй мужества, сынок. Истинное искусство требует жертв.
Скоро рождество
Первый снег всё ещё заставлял себя ждать, а в катербургском кооперативе уже начали продавать разноцветные стеклянные шары, бенгальские огни и мишуру. В интернате только и разговору было, что о предстоящих рождественских каникулах. Даже тот, кто обычно не очень-то рвался домой, мечтал сейчас провести рождественские дни у своих родных.
— Вы только не воображайте, что все смогут уехать! Это невозможно! — кричал заведующий хозяйством, когда его атаковали бесчисленными просьбами об отпуске. — На животноводческой ферме народ всегда нужен. Может быть, вы воображаете, что в праздники я сам буду ходить за скотиной? Так дело не пойдёт! На ферме должны остаться дежурные.
Только Али-баба не считал дни, оставшиеся до праздника. Ему было всё равно, что значится в календаре, рождество или пасха. Он не хотел никакого отпуска.
— Уезжайте все, я остаюсь добровольно, — предложил он, когда речь зашла о дежурстве на ферме.
Нет, к своему отчиму он ни за что не поедет. Лучше уж чистить навоз в коровнике. «Рождество для меня не существует, — сказал он себе. — О нём просто не надо думать. Мне подарки получать не от кого…»
Но не ошибся ли Али-баба на этот раз?
Хильдегард Мукке взяла из канцелярии ящик с личными делами ребят, работающих в имении.
Александр Кнорц, которому всегда всё нужно было знать, с любопытством вытянул шею.
— Что вы там ищете, коллега? — спросил он.
Это было сказано самым любезным тоном, так как с недавнего времени Кнорц счёл за лучшее поддерживать с Мукке хорошие отношения. Он заглянул в её раскрытую записную книжку. Чёрт возьми, с этой женщиной надо держать ухо востро!
Хильдегард Мукке ответила не сразу. Она записывала в свою книжку имена некоторых учеников.
— Придётся мне помочь деду Морозу, — сказала она наконец. — Ребятам, у которых нет родителей, народное имение решило сделать небольшие рождественские подарки.
— У меня тоже больше нет родителей, — пробормотал Кнорц, садясь за свой письменный стол, — а кто мне что-нибудь подарит?
Хильдегард Мукке, которая держала в руках дело Али-бабы, не слушала его болтовню.
— Не знаю, что нам делать с Эпике! — сказала она нерешительно.
— С Эппке? При чём же здесь Эппке? У этого балбеса есть мать и отчим. С Эппке всё совершенно ясно.
Хильдегард Мукке подняла голову.
— Ясно? Может быть, вам это ясно, но мне нет… Думаю, что Хорсту Эппке жилось бы лучше, если бы у него не было ни отчима, ни матери. Тогда о нём заботилось бы государство. А теперь парень зависит от своих никуда не годных родителей. Думаете, что на рождество он дождётся от них хотя бы доброго слова?
Она записала фамилию Хорста Эппке в свою записную книжку и сунула его дело обратно в ящик.
— Надо подумать, может быть, удастся подарить бедняге что-нибудь из одежды.
И Мукке сделала в книжке соответствующую пометку:
«Хорст Эппке — узнать номер ботинок и костюма. Спросить Стефани».
Кнорц засунул глубже под стол свои тощие ноги в обмотках. Он сердился. «Мукке собирается устроить здесь благотворительное заведение! — думал он. — А откуда взять средства на такие глупости? Разве так ведут хозяйство? Раньше, когда в имении распоряжался один человек, каждый пфенниг приносил доход. Теперь же… — Он сжал губы и не произнёс ни слова. — Лучше всего помалкивать», — подумал Кнорц. Он обложился со всех сторон бумажками и притворился, будто очень занят.