— Глупый ты у меня еще, — обреченно вздохнула старушка, махнув сухонькой ручкой. — Кто ж отказывается, когда дают. Дураком быть — вот великий грех. Брал бы пример с Касыма. Столько денег, а до сих пор ходишь, как оборванец. Непутевый!
— Да вы что?! — округлил глаза Али-баба. — Мама, я вас просто не узнаю.
— И я тебя тоже, между прочим! Попросила одну монетку на платье, так разговоров на полдня.
Али-баба тяжко вздохнул, перестал чесаться и полез в мешок. Скрепя сердце он отсчитал три монеты и передал их матери.
— Возьмите. Этого хватит на хороших прочный сундук и на платье.
— Вот спасибо, сынок! — обрадовалась та, тут же завернув монеты в тряпицу, а тряпицу зажала в кулак — так уж точно никто денег не украдет. — Знаешь, там еще сурьму привезли и индийские благовония, — вопросительно уставилась она на сына.
— Ну, знаете, мама! — окончательно вышел из себя Али-баба. — Да у вас этой краски уже — хватит три раза с ног до головы выкраситься и еще на долю лопоухого останется, а этими вонючими благовониями весь дом уже до самой крыши провонялся. С закрытыми окнами спать невозможно. Ничего больше не дам! — отрезал Али-баба, закрывая собой изрядно сморщившийся полупустой мешок.
— Ну, нет так нет, — пожала плечами старушка. — И незачем так кричать. Подумаешь…
Она развернулась и, чуть горбясь, потопала к выходной двери. Али-баба проводил ее тяжелым взглядом, вновь тяжко вздохнул и, размышляя о власти проклятого золота, завязал мешок бечевой. Нужно было что-то решать, но вот что…
Я уверен, вы скажете, что потратить полмешка золота за полмесяца невозможно? Можно, и еще как! А при желании и целый мешок. Был бы дурак, а товар по сходной цене всегда найдется. Вы слышали, есть лавки, в которых богатым бездельникам втюхивают грошовые товары по цене целых двух лавок со всем их барахлом? Не слыхали? Есть такие, клянусь Аллахом: и лавки, и дураки, которые в них покупают. Что, скажете таких идиотов не может быть? А видели ли вы, некоторые бабы в драных шальварах ходить начали? Думаете, нищие? Ан нет! На днях мне на глаза дочка купца Вахида попалась в драных штанах. Скажете, тоже нищие? Это, говорят, последний писк моды — рванье носить. Так штаны-то на этой девчонке откуда, как вы думаете? Мы все здесь взрослые люди, и потому я вам скажу напрямую: от моей Зейнаб те штаны, вот провалиться мне на этом самом месте! Моя жена, чтоб у нее в бане шальвары не подменили, всегда на них свое имя вышивает по нижней оторочке, а тут гляжу: и штаны драные вроде как ее, и даже имя на положенном месте красуется! И ведь на помойку штаны-то выбросила, а оно вон как… Рассказал я Зейнаб про шальвары — вот как вы, прямо, мне не поверила, побежала смотреть. Точно, ее шальвары! Решила допытаться у Мадины — дочки купцовской, — откуда она их взяла, а та гордо ей и заявляет: в той-то и той-то лавке за пять золотых купила. А вы говорите!..
Так о чем это я? Ах да!
Касым тоже был далеко не дурак — деньги-то он лихо считать умел, и приход с расходом быстро связывал. На полкошеля золотых так не развернешься.
Али-баба уже не раз замечал, как брат подозрительно косится на него и на мать. Еще бы! Новые платья каждый день, новый казан, новое стойло ослу, в кормушке у животного не переводятся отборные овес и ячмень (хотя Али-баба и считал это слишком большим и совершенно бесполезным расточительством), новая калитка, новые двери и окна, беседка на крыше, выложенная плиткой дорожка к дому, и тут уж поневоле задумаешься, на что все это куплено. К тому же Али-бабу уже две недели никто не видел с топором на плече, спешащим в горы, а это не могло не вызвать обоснованные подозрения.
Смотрел Касым на все это, смотрел, сложил два и два и направился к брату, кипя праведным гневом. Согласитесь, кому понравится, что его держат за круглого дурня.
— Эй, Али-баба? Где ты, гнусный плут? — красный и потный от возмущения Касым как всегда без спросу ввалился на половину дома, где жили Али-баба с матерью. — А, вот ты где прячешься?
Али-баба только и успел, что прикрыть мешок курпачой.
— Э, Касым, разве тебя не учили, что вламываться в чужое жилище неприлично? — Али-баба пытался скрыть свой испуг, но получалось с трудом. Голос его дрожал, а пальцы нервно теребили подол старой заношенной рубахи.
— Это мой дом, мошенник!
— Я мошенник? Ты, брат, похоже, сегодня не в себе. Или жена, страдающая бездельем и бременем, достала своим вечным нытьем, и ты решил сорваться на мне?
— Оставь в покое мою несравненную и дорогую Айгуль! — пропыхтел Касым, то сжимая кулаки, то вновь разжимая их.
— Ну конечно, сравнить такой драгоценный алмаз просто не с чем, — вновь поддел брата Али-баба, но Касым не прореагировал на колкость.