Разгоряченный ненавистью и жадностью Касым влетел в дом Али-бабы, едва не вынеся дверь. Али-баба как раз только-только вернулся с базара и, сидя у окна, с любовью поглаживал ладную рукоять новенького крепкого топора с остро отточенным, сверкающим на солнце лезвием. На запыхавшегося Касыма, с треском и грохотом возникшего в комнате, он совершенно никак не прореагировал, продолжая любоваться топором.
— Здравствуй, брат Касым, — не оборачиваясь, произнес Али-баба. — Ты так спешил принести мне дарственную на мою половину дома, что чуть не развалил его?
— Какую еще дарственную? — вспылил Касым.
— Как, ты уже забыл? — Али-баба с грустью отложил топор в сторонку и поднялся навстречу незваному гостю. — Ты же сам недавно говорил, что даришь мне мою половину дома.
— Говорил, но ты опять надул меня, о проклятый разбойник!
— Не понимаю тебя, — лишь пожал плечами Али-баба. — Ты ворвался в мой дом, угрожал мне, забрал все мое золото и еще называешь меня разбойником?
— Ах ты…
— Спокойно, брат Касым, — остановил его Али-баба. — Говори, чего тебе опять от меня понадобилось?
— Айгуль… то есть, я хочу знать, где ты добыл мешок золота, будь он неладен!
— Ах, вон в чем дело! — покачал головой Али-баба, отворачиваясь к окну. — Оказывается, твоя дорогая женушка взбаламутила тебя, и ты прибежал ко мне, пылая гневом, чтобы выпытать, где хранится сокровище. Ей мало того что я вам отдал?
— Мало! Мне мало! И ей. Всем! — задыхаясь от жадности, выпалил Касым. — У меня большая семья.
— Прости, брат, но твоей большой семье придется довольствоваться тем малым, что ты у меня отнял.
— Как это? — смешался Касым, покачнувшись на месте от подобной наглости.
— Очень просто. Я никогда ни тебе, ни кому бы то ни было не скажу, где я взял это золото. Я обещал, а обещания, ты знаешь, я держать умею, в отличие от некоторых, — с укором заметил Али-баба.
— Это ты о доме? Так я это… не отказываюсь от своих слов, — тут же залебезил Касым. — Хочешь, я прямо сейчас напишу тебе расписку?
— Пиши, только знай, эта расписка не поможет тебе добыть денег, которых так алчет твой ненаглядный воробушек или козленочек — уж не помню, кто из них конкретно.
— Ну, Али-бобочка, родной, — захныкал Касым, опускаясь на колени. — Брат! Ты ведь мне брат?
— Не уверен, — с сомнением, подумав, произнес Али-баба.
— Неважно! — отмахнулся Касым. — Я перепишу на тебя весь дом. Хочешь?
— Нет, не хочу, — Али-баба уселся обратно под окно и опять взял в руки топор. Этот разговор ему уже порядком успел наскучить.
— Тебе не нужен этот дом? Хорошо, я тебе куплю другой! Тебе и нашей дорогой маме, только скажи, где ты взял деньги?
— А знаешь, неплохая мысль!
— Значит, скажешь? — преждевременно, как оказалось, обрадовался Касым.
— Я про другой дом. Как говорится, чем дальше, тем роднее. А про мешок все равно ничего не скажу.
— У-у, несносный шакал! Говори сейчас же, или я, или я… — Касым завертел головой, никак не в силах сообразить, чем можно досадить Али-бабе.
— Что?
— Или я буду петь под твоими окнами, пока ты не сойдешь с ума, вот! — нашелся наконец Касым. — О, ты проклянешь тот час, когда связался со мной! Я обещаю тебе.
— Что ж, пой, — безразлично пожал плечами Али-баба. — Я люблю, когда поют.
— Ну, хорошо, — Касым скрипнул зубами, пыхтя, поднялся с колен и погрозил брату пальцем. — Ты сам напросился — теперь держись!
— Обязательно, брат.
— Хорошо же, — прошипел тот, брызжа слюной. — Я сейчас, только горло немного промочу.
— Ага. Да ты не торопись, я подожду.
— Мерзкий пройдоха, вшивый дровосек, хорек языкатый.
— И тебе того же, дорогой Касым.
— У-у! — взвыл Касым и пулей вылетел во двор.
Лишь за ним захлопнулась входная дверь, как со двора донеслись сильный грохот и треск дерева.
— Чтоб тебя шайтан побрал с твоим проклятым сундуком, будь он неладен! — гаркнул на всю улицу Касым, выбираясь из деревянных обломков и подвывая от боли в зашибленных местах.
— Ну вот, мама, ваш сундук и сгодился на праведное дело, — заметил Али-баба, на что старушка только головой покачала. Веселости сына она вовсе не разделяла.
Касым вернулся с дутаром лишь поздно вечером, когда Али-баба с матерью уже собирались укладываться спать. Удобно устроившись под распахнутым настежь окном, Касым ударил по струнам и, отчаянно фальшивя, завел нудную песню о том, как бабочка порхала с цветка на цветок в поисках нектара, но весь нектар уже унесли проклятые пчелы, и бабочка должна была помереть с голоду, и так далее, в том же духе.