— Не знаю, что такое критика, но если вы заметили, у него зрение немного не того.
— Все равно не понял, — пробормотал Махсум, подозрительно косясь на всхлипывающего толстяка Шавката, которого его товарищ успокаивающе похлопывал по плечу.
— Как бы это помягче сказать, — покрутил пальцами Ахмед, подбирая нужные слова. — Видите ли, у него глаза, ну… немножко того, не туда смотрят.
— В каком смысле? — опять не понял Махсум.
— В прямом. Раскосый он у нас.
— Упс! Что же ты сразу не сказал? А я подумал, что он… Неважно, в общем. Извини, друг Шавкат! — крикнул Махсум. — Я, честное слово, не нарочно!
— Ничего, я привык уже, — плаксиво отозвался толстяк, глядя на своего предводителя то одним, то другим глазом.
— И вовсе они у тебя не того… в смысле, глаза как глаза. И совсем, то есть, почти совсем даже незаметно. Нет, серьезно!
— Спасибо, шеф, — опять всхлипнул толстяк, утираясь пухлой розовой ладонью. — Вы такой добрый!
— Не за что, — стараясь не смотреть в лицо Шавкату, ответил ему Махсум. — Итак, мы едем грабить караван!
— Ура-а-а! — разнесся над горами клич.
— По коня-ам! — скомандовал Махсум и начал взбираться в седло. — Да, Ахмед.
— Что, мой шеф?
— Отправь Мансуру еще одного голубя. Напиши: мы выезжаем на дело.
— Но зачем?
— Так надо! Отправь и догоняй нас.
— Будет сделано, шеф, — склонил голову Ахмед.
Разбойники тем временем уже разобрали коней и с гиканьем и удалыми посвистами понеслись к пролому в скале, не дожидаясь своего главаря. Махсум проводил их озадаченным взглядом, потом посмотрел на присевшего на камешек Ахмеда с угольным карандашиком в пальцах и клочком бумаги и важно произнес, будто делал одолжение:
— Ладно, Ахмед, не торопись, я тебя подожду. А эти пусть скачут вперед.
Ахмед не торопился. Ахмеду нравилось выводить закорючки, из которых волшебным образом слагались слова, но при этом он не понимал, зачем Главного сборщика налогов ставить в известность о каждом их шаге. Впрочем, это было не его дело, а в чужие дела Ахмед предпочитал нос не совать. И если Махсуму приспичило непрестанно отправлять послания Мансур-ако, то пусть делает это на здоровье.
Откуда ему было знать, что молодому человеку просто нравилось цеплять к ножкам голубей записки и смотреть, как выпущенные на свободу птицы, выделывая в воздухе кульбиты, улетают в направлении города. Махсум никак не мог взять в толк, откуда голуби знают, куда лететь. Голуби, впрочем, тоже не знали и даже не задумывались на сей счет — они просто спешили туда, где их сытно кормили и поили, и было так спокойно. А что еще нужно несчастным, изнывающим от сосущего крохотные желудки голода, дикой жажды и непрестанной тряски птицам?..
Глава 8. Мешок золотых и еще чуть-чуть
Али-баба как ни старался, но в эту ночь ему так и не удалось заснуть во второй раз. На улице вскоре все стихло. Соседи, утомленные бессонной ночью и тушением пожара, разбрелись по своим домам, тихонько проклиная устроившего нежданный переполох Касыма. Потревоженные собаки перестали брехать и попрятались в свои будки с чувством исполненного долга. Али-баба же еще долго вертелся с боку на бок, вздыхал, вглядывался через окно в бархатно-черное, усыпанное россыпью звезд и подернутое невесомыми шалями облаков небо, и никак не мог понять, что его изводит больше: бессильная злоба на потерявшего стыд и всякую меру в своей жадности брата, данное тому в горячности обещание отправиться в горы за золотом или неожиданно вновь навалившаяся нищета после денежного неуемного разгулья, еще так недавно казавшегося нескончаемым. А возможно, Али-бабе не давало заснуть все это вместе взятое — слишком уж много впечатлений выпало на его долю за один короткий день.
Но возвращаться в пещеру ему совершенно не хотелось. Мало ли что могло произойти на этот раз. Это ему тогда повезло — разбойники удалились по своим, разбойным делам, а дух Сим-сим оказался в хорошем (прошу прощения за каламбур) расположении духа. А вдруг именно завтра (или, правильнее сказать, уже сегодня) все случится как раз да наоборот? Что тогда? Прости-прощай, дорогая голова? А ненасытный Касым так и будет преспокойно жить-поживать и дальше и в бороду не дуть?
Али-баба уже сильно жалел, что пошел на поводу у ополоумевшего от блеска золота Касыма, науськанного собственной женой. Сгорел бы этот проклятый дом, ну и шайтан бы с ним! Али-баба наконец отделался бы от назойливого и докучливого соседства, поселившись где-нибудь на другой окраине города в ветхой заброшенной лачуге, коих в городе было предостаточно благодаря заботе эмира и его приближенных о благе народа.