Но я все равно люблю Нино. Люблю ее глаза, голос, смех, люблю, как она разговаривает, даже мысли ее люблю. Мы с ней поженимся, и она, несмотря на веселый, резвый, мечтательный нрав, будет, как и все грузинские женщины, хорошей женой. Дай-то Аллах!
Я повернулся на другой бок. Эти мысли ничего, кроме удовольствия, мне не приносили. Что могло быть приятней, чем лежать, закрыв глаза, и думать о будущем, то есть о Нино? А наше будущее - это женитьба; оно начнется со дня нашей свадьбы, с того дня, когда Нино станет моей женой.
Это, наверное, будет очень суматошный день. Я не смогу даже увидеть Нино. Говорят, нет ничего хуже, чем когда в день свадьбы жених и невеста появляются вместе. Мои друзья, вооруженные, на конях, заберут Нино из ее дома. Лицо ее будет закрыто плотным платком. Только в этот день, в день свадьбы, ей придется выполнить восточный обряд. Мулла будет задавать вопросы, а мои товарищи, стоя по углам комнаты - шептать заклинания против бессилия. Этого тоже требует обычай. Потому что у каждого человека есть враги, и в день свадьбы они до половины вынимают кинжалы из ножен, обращают лица к Западу и шепчут:
- Анисани, банисани, мамаварн, каниани - он не может этого, он не может этого, он не может этого.
Но, слава Аллаху, у меня есть хорошие друзья, и Ильяс бек знает все спасительные заклинанья наизусть.
Сразу после бракосочетания мы должны тут же расстаться. Нино пойдет к своим подругам, а я - к друзьям. Каждый из нас проведет последний день юности порознь.
А потом? Да, что потом?
Я на мгновение открываю глаза, вижу веранду, деревья в саду и опять закрываю глаза, чтобы снова все обдумать. День свадьбы - очень важный день в жизни, может быть, даже самый важный, но в то же время это самый тяжелый день.
В день свадьбы нелегко будет попасть и в спальню невесты. Вдоль длинного коридора у каждой двери стоят люди в масках, и они пропускают тебя только после того, как заплатишь им. А друзья уходят, подбросив в спальню петуха или кота, или подстроив еще какую-нибудь каверзу. Я должен буду внимательно осмотреть все. Бывает даже, что в постели прячется старуха и требует выкупа за то, чтоб освободить брачное ложе...
И вот, наконец, я остаюсь один. Открывается дверь, и входит Нино. Теперь начинается самая сложная часть свадебной церемонии. Нино смеется и с надеждой смотрит на меня. Ее тело стянуто сафьяновым корсетом. Он завязан впереди сложно переплетающимися узелками. Развязать их - дело очень сложное, но в том-то и состоит смысл корсета. Я должен сам развязать все узелки. Нино не имеет права помогать мне в этом. Или поможет? Узлы и в самом деле очень сложные, но перерезать их ножом - значит опозориться и признать свое бессилие. Мужчина должен доказать, что он сам себе господин. Ведь на следующий день друзья придут и захотят взглянуть на развязанные узелки. Горе несчастному, который не сможет предъявить их: о нем будет говорить весь город.
В свадебную ночь дом напоминает муравейник. Повсюду стоят друзья, знакомые друзей и друзья знакомых. Они везде: в коридорах, на крыше, даже на улице. Они ждут и, если ждать приходится долго, теряют терпение.
Тогда они начинают стучать в дверь, мяукать, лаять, но как только раздается долгожданный выстрел из пистолета - все мгновенно меняется. Все тут же на радостях начинают палить в воздух, выходят на улицу и становятся в караул, чтобы выпустить нас с Нино, лишь когда им самим захочется этого.
Да, это будет воистину прекрасная свадьба. Свадьба с соблюдением всех старинных обрядов.
Я, кажется, незаметно заснул на мягкой тахте. Потому что когда я открыл глаза, то увидел, что гочу мой сидит на земле и острием ножа чистит ногти. Как же я не заметил его прихода?
Я лениво зевнул и спросил:
- Ну, что новенького, братец?
- Ничего особенного не произошло, ага, - ответил он своим противным голосом. - По соседству подрались женщины да какой-то осел от испуга плюхнулся в реку, так до сих пор там и сидит...
Гочу умолк, спрятал свой кинжал в ножны.
- Государь император объявил войну нескольким европейским королям, равнодушно добавил он после недолгого молчания.
- Что? Какую войну?
Я вскочил и удивленно уставился на него.
- Самую обыкновенную войну.
-- Да что ты болтаешь? Кому он объявил войну?
- Разным европейским королям. Я забыл их имена. Их там было много. А Мустафа записал их имена.
- Скорей позови его сюда!
Удивленный моим столь живым интересом, гочу тряхнул головой и вышел. Через некоторое время он вернулся с хозяином дома.
Гордый обширностью и глубиной своих познаний, Мустафа довольно усмехался. Да, конечно, царь объявил войну, об этом знает весь город. Только я один сплю здесь и не в курсе происходящего. Почему царь объявил войну? Этого никто точно сказать не мог. Во всяком случае, подобное решение царя свидетельствует о необычайной мудрости нашего монарха.
- Но кому он объявил войну? - теряя терпение, крикнул я.
Мустафа сунул руку в карман, достал оттуда мятый лист бумаги, откашлялся и торжественно, хотя и с большим трудом, начал читать:
- Императору Германии, императору Австро-Венгрии, королю баварскому, королю прусскому, правителю Саксонии, королю Венгрии и еще ряду мелких графств и княжеств.
- Я ведь говорил тебе, ага, что невозможно всех упомнить, - виноватым тоном проговорил гочу.
Мустафа спрятал листок в карман.
- Вместе с тем Его величество султан Великой Османской империи и халиф Мехмет Рашид, а также Его величество шахиншах Ирана Султан Ахмед шах объявили, что они в этой войне участвовать не намерены. Таким образом, кяфиры воюют друг с другом, а нас это совсем не касается. Мулла в мечети Мухаммеда Али полагает, что победят немцы.
Колокольный звон разнесся по всему городу, прервал Мустафу. Я выбежал на улицу.
Знойное августовское небо неподвижно висело над городом. Легкие облачка издали глядели на землю безучастными свидетелями. Звон колоколов долетел до окружающих город гор и эхом возвращался обратно. На улицах было многолюдно. Перепуганные и взволнованные лица были обращены вверх к куполам и минаретам. Пыль столбом стояла в сухом воздухе. Люди нервничали. Немой угрозой нависали над нами стены мечетей и церквей. Наконец перезвон колоколов смолк. На минарете мечети у нашего дома появился толстый мулла в ярком одеянии. Он рупором поднес ко рту ладони и торжественно, но в то же время печально прокричал:
- Идите на намаз, идите на намаз, лучше молиться, чем спать!
Гочу оседлал коня, я вскочил в седло и, не обращая внимания на испуганные взгляды людей, пустился по улицам, выехал за город по узкой извилистой дороге, во весь опор промчался мимо домов карабахских аристократов.
- Али хан, ты уже рвешься в бой? - кричали мне вслед эти простые крестьяне, считающиеся здесь аристократами.
Я взглянул на лежавшую внизу долину, туда, где посреди сада стоял небольшой домик с плоской крышей. Заглядевшись на этот домик, я позабыл, обо всех правилах верховой езды и на полном скаку пустил коня вниз под гору. Дом становился все ближе и постепенно заслонял собой и горы, и небо, и город, и царя, и вообще весь мир.
Я направил коня прямо в сад. Из дома вышел какой-то слуга, неподвижно застыл у дверей и устремил на меня невидящий взгляд.
- Князь с семьей три часа назад покинул город, - проговорил он.
Рука моя невольно дернулась к кинжалу. Слуга отпрянул в сторону.
- Княжна Нино оставила господину Али хану Ширванширу письмо. Он сунул руку во внутренний карман пиджака и протянул мне письмо. Я соскочил с коня и сел на ступеньки. Я нетерпеливо разорвал мягкий, белый и надушенный конверт. Письмо было написано крупным детским почерком:
"Дорогой Али хан! Неожиданно началась война, и мы должны вернуться в Баку. Я не успела сообщить тебе об этом. Не сердись на меня. Я плачу и люблю тебя. Жду тебя и очень скучаю. В дороге я буду думать только о тебе. Папа думает, что война закончится быстро, и мы победим. Из-за всей этой суматохи я совсем потеряла голову. Прошу тебя, съезди в Шушу и купи мне ковер. Я не успела сама его купить. Пусть на ковре будет яркий рисунок конской головы. Целую тебя. В Баку, кажется, будет еще очень жарко. Твоя Нино".