Джеффри повернулся. Лицо его было грозно нахмурено.
— Что это за шуточки?— спросил он. Его массивная фигура, казалось, заполнила всю каюту.
— Это вовсе не шуточки,— ответил Кросс.
— Он вынул из кармана пистолет. Его указательный палец лежал на спусковом крючке.
— Присядьте-ка оба. Вон туда, за стол.
Кросс говорил спокойным тоном. Момент был решающий. Джеффри глядел на Кросса, на поблескивающий металл пистолета.
— Какого черта, Артур?— воскликнул он.— Ты что, сошел с ума? Дай сюда пистолет!
Он шагнул к Кроссу.
— Назад, болван!— крикнул Кросс.— Еще шаг и я стреляю! Стреляю, слышишь?
Кросс отступил к двери и стоял, угрожающе пригнувшись. Он был страшен. Его палец на курке побелел.
Памела, стоявшая позади Джеффри, удержала его за руку. Она была бледна, но сохраняла спокойствие.
— Лучше сядь, Джеффри,— сказала она,— Что я буду делать, если он тебя ранит?
— Умница,— сказал Кросс.— Ну-ка, за стол оба. Так-то лучше. Теперь мы можем спокойно поговорить. Мне было показалось, что ты собираешься сделать глупость, Джеффри.
Джеффри сжал кулаки.
— Что все это значит? Может, ты соблаговолишь объяснить?
— Обязательно,— ответил Кросс.— Но сначала я хочу тебя предупредить, что при малейшем движении я буду стрелять. Так что держи себя в руках. Ну так вот, Джеффри, ты хотел узнать, кто убил твоего отца. Это сделал я.
Кросс стоял неподвижно, зорко следя за выражением глаз Джеффри.
— А сегодня я убил женщину, которая об этом слишком много знала. Так что мне ничего не стоит убить и вас обоих. Одним больше, одним меньше.
В каюте наступила гробовая тишина. Потом Памела тихо сказала:
— Так оно и есть, Джеффри. Это он убил. Джеффри был напряжен до предела. Во рту у него пересохло. Он все еще, несмотря ни на что, не мог поверить, что перед ним — убийца его отца.
— Зачем ты это сделал?— спросил он.
— Долго рассказывать,— ответил Кросс— Ну давай, отведи душу, скажи мне все, что ты обо мне думаешь. Мне совсем ни к чему, чтобы ты вдруг взорвался потом.
— Ты наверно, сошел с ума, Артур. Неужели ты полагаешь, что это сойдет тебе с рук?
— Посмотрим,— сказал Кросс. Глаза его блестели холодным блеском, лицо было бледно, и на нем ярко краснели царапины. В нем чувствовалась отчаянная решимость.
— Мы выходим в море,— сказал он.— Отвезешь меня в Голландию.
— Теперь я точно знаю, что ты сошел с ума,— сказал Джеффри.— На море шторм. Мы там не продержимся и часу.
— Придется рискнуть.
— Рискуй без меня. Неужели ты вообразил, что я помогу тебе скрыться? Нет, ты совсем спятил. Никак иначе это не объяснишь.
— Я так же нормален, как ты. И вообще, какой смысл об этом спорить? Пора в путь.
— Это невозможно,— сказал Джеффри. Он не сводил глаз с лица Кросса.— Прилив только начался. Раньше чем через полчаса мы не сможем пройти через малый шлюз.
— Верно,— сказал Кросс.— Я забыл. Тогда мы можем еще поговорить.
— Тебя повесят,— сказал Джеффри.
— Конечно, повесят, если поймают. Зачем, по-твоему, я вас сюда заманил?
— Подлец!
— Так-то лучше,— спокойно сказал Кросс.— А еще лучше помолчи, не трать силы. Они тебе еще понадобятся.
— Никуда мы не поплывем. Кросс повел пистолетом.
— А про это ты забыл?
— И ты воображаешь, что тебе удастся заставить меня вести яхту в такую погоду через Северное море? Более полоумной затеи невозможно себе представить. Я все равно рано или поздно отниму у тебя пистолет и тогда уж — Бог свидетель!—сверну тебе шею. Лучше сдавайся властям, если не хочешь, чтоб я сам с тобой расправился.
На лице Кросса появилась сардоническая усмешка.
— Ты меня еще плохо знаешь,— сказал он. Дай я тебе сначала расскажу, что я за человек. Тогда тебе, быть может, не захочется лезть на рожон. Так вот, насчет твоего отца. Разумеется, я убил его, чтобы получить наследство. Чем плохой повод? Я убил многих безо всякого повода.
Памела крепко держала Джеффри за руку.
— А как же ваше алиби? — спросила она.
— Я его подстроил. И довольно хитро. Вы все клюнули на эту приманку. Я просто поменял таблички с названием улиц и хорошо выбрал свидетелей. Все бы обошлось, если бы не та женщина.
— А как она догадалась?
— Она была в разбомбленном доме. А меня, так не было.
— Ясно.
Памела была поражена, с каким спокойным безразличием Кросс говорил о своих жертвах.
— Что, удивлены? Думали, что я на такое не способен?
— Я нисколько не удивлена. Я всегда думала, что вы на такое способны. Просто меня убедило ваше алиби, Мне казалось, что вы физически не могли этого сделать. Теперь я начинаю понимать. Это было дьявольски изобретательно. Вы не боитесь нам об этом рассказывать?
— Милочка, это теперь уже не имеет ни малейшего значения. Когда тебе все равно грозит веревка за убийство, еще два-три трупа не составляют никакой разницы.
— Значит, то, что ты наговорил мне по телефону — ложь, как и все остальное?— спросил Джеффри.
— Разумеется. А ты и развесил уши, как дурак.
— С твоей точки зрения я действительно дурак. Я ведь никогда не имел дело с преступниками, с чего бы мне вдруг усомниться в твоих словах? Ничего, до меня уже дошло, какой ты негодяй.
— Чем быстрей ты это поймешь, тем лучше. Тогда ты будешь выполнять мои приказания.
— Неужели вам чужды все человеческие чувства?-— спросила Памела.
— Все до единого. Мне совершенно безразлично, доживете вы до утра или нет. Меня заботит только собственное спасение. Я бы вас хоть сейчас застрелил, но мне это невыгодно. Я нуждаюсь в вашей помощи. Если вы меня переправите в Голландию, может быть, я вас и не убью. Это зависит от того, как вы себя будете вести. Будете стараться — может быть, и останетесь живы. Человеку достаточно малейшего проблеска надежды. Ну, а если вам наплевать на пряник — есть же еще и кнут. Я сумею заставить вас повиноваться. Я же был в немецком концлагере...
— А я, дурак, еще поверил твоим россказням, — сказал Джеффри,— жалел тебя.
— Да уж, нашел, кого жалеть. Даже смешно.
— Значит, ты и про лагерь лгал?
— Не совсем. Я действительно был в лагере, но я не был заключенным. Я работал на СС. У них был иностранный отряд, и я в него вступил.
— Да, за тобой длинный хвост тянется, как я погляжу,— сказал Джеффри и подумал: Слава богу, что отец об этом не узнал!
— Мне совсем не улыбалось провести несколько лет в положении заключенного. Куда лучше стать надзирателем. В общем-то я не жалею о своем решении. Красивая форма, хорошая еда, положение, приятели. В лагере мне жилось совсем неплохо. То есть сначала мне там вовсе не нравилось. Я имею в виду мои обязанности. Ты же помнишь, Джеффри, какой я был до войны — чтил все заповеди и правила. То, что я там увидел, поначалу показалось мне ужасным. Меня просто мучила совесть.
— Трудно поверить,— ввернул Джеффри.
— Ты бы поверил, если бы знал, что я имею в виду. Да, у меня была совесть, но у меня еще была жизнь, с которой мне не хотелось расставаться. Поначалу я попал в очень плохой лагерь. То, что я тебе о нем рассказывал — все правда. Я видел, как там обращались с людьми. Мне казалось, что я не вынесу такого обращения. И я решил спастись — единственным доступным мне способом. Ну, а когда ты уже принял такое решение — катишься вниз без задержки. Сначала тебя потрясают зверства и издевательства над людьми. Тебе кажется, что ты в аду и тебя окружают дьяволы. Думаешь, что, пожалуй, было бы лучше умереть. Тебе все еще жалко людей. Потом начинаешь думать, что могло бы быть хуже. В конце концов у тебя достаточно еды, тебе не больно. И ты не один такой, с тобой рядом другие парни — и во внеслужебное время они совсем неплохие ребята. Они просто выполняют приказы. Свалить вину на других очень легко. Постепенно перестаешь ужасаться тому, что ты делаешь. Привыкаешь. И вот уже ты спокойно смотришь на то, как вешают мужчин, насилуют женщин, избивают детей. «Пускай себе орут,— говоришь себе,— мне-то что?» Чувство вины пропадает — ты уже столько раз это видел и сам все это делал. Потом даже начинаешь получать удовольствие. В душе мы все садисты. Но скоро и это проходит. Под конец чужие страдания тебя уже не возбуждают. уже не придумываешь новые способы пыток. Убийство становится каждодневной работой. Все равно, что бить мух. Я ничуть не преувеличиваю.