Когда началась мировая война, Плевицкая стала сестрой милосердия:
«А чистое небо синеет, а солнце играет. И с посвистом песни несутся лихие, и прячут печаль друг от друга солдаты. А смерть подколодной змеей подползает и храбрых костлявым перстом отмечает.
Так с песней лихою шли в бой храбрецы, над их головами сияли венцы.
После ночлега в маленьком городке дивизия двинулась в Вержблово, откуда была слышна орудийная пальба.
Я стояла у дороги и бросала проходившим солдатам пачки папирос, закупленные в местечке. Я смотрела, как радовались солдаты, будто маленькие дети, и как ловили пачки на лету.
А некоторые подбегали ко мне и, не угадывая во мне женщину, просили:
— Ваше благородие, дозвольте коробочку, а то ребята не дают, обижают.
Идут, идут колонны, идут туда, где ад кипит, под дождь стальной, идут в огонь.
Упасть бы на землю, поклониться бы им всем.
Поклониться смелым за храбрость, за удаль, кротким за кротость, за послушание.
Вы, все мои братья, вы, все дорогие, родимые.
Все ближе рвутся снаряды.
Сумерки. Дивизия вступила в бой.
В поле стал штаб дивизии. Дивизионный лазарет развертывался в двух верстах от штаба. Раненых еще не было, мы ждали их, сидя на соломе в душной и тесной избе.
В два часа ночи раненых привезли. Санитар обносил их огромным чайником с кипятком, и я поила и, кому можно было, давала коньяк, который потихоньку стащила у доктора.
Я, грешная, думала, что рюмка коньяку была необходима человеку, который только что вырвался из огня, — потрясенный, в крови.
На залитых кровью людей невыносимо было глядеть. Все силы напрягла, чтобы быть спокойной. Мученические глаза, — вовеки их не забуду».
Книжка не заинтересовала Ковальского. Он больше не вспоминал первую мировую войну. Все это было так далеко от него.
Сидя в полупустом вагоне пригородного парижского поезда, бывший штабс-капитан Петр Георгиевич Ковальский думал только об одном: примет ли Николай Владимирович Скоблин его предложение?
Сам Ковальский сделал этот выбор девять лет назад. Он позвонил в дверь советского полномочного представительства в Варшаве в конце 1921 года. Когда его впустили, он сразу все выложил дежурному: готов работать на чекистов, делать все, что понадобится, — лишь бы простили и разрешили вернуться на родину.
Но Ковальский сделал это от безденежья, тоски и вообще полной безысходности. А у Скоблина — любимая жена, налаженная жизнь в благополучном Париже, положение, машина, загородный дом, они с Плевицкой по нескольку раз в год путешествуют по всей Европе. Вот если бы Скоблин, одинокий и нищий, хотя бы на день оказался в 1921-м в Польше, Ковальский не сомневался бы в успехе своей миссии…
Нигде русским, бежавшим из России, не было так плохо, как в Польше. Остатки армии генерала Бредова, в которой оказался Ковальский после разгрома Добровольческой армии на юге России, были интернированы поляками.
Всех разоружали и отправляли за колючую проволоку. Чтобы избежать концлагеря, Ковальский вступил в 3-ю армию генерала Перемыкина.
Но у Перемыкина Ковальский пробыл три дня, а потом перешел к Булак-Балаховичу, формировавшему новую армию вместе с Борисом Савинковым.
Там Ковальский прослужил около месяца в должности начальника военных сообщений. Но и остатки войск Булак-Балаховича, безуспешно сражавшихся с Красной Армией, поляки в конце концов тоже разоружили и интернировали.
Глава Польши Юзеф Пилсудский обещал французам, что соберет всех русских в концентрационных лагерях и будет их кормить с тем, чтобы при случае они могли возобновить борьбу против большевизма. На самом деле судьба добровольцев поляков не интересовала. В лагерях для интернированных голодные русские солдаты десятками умирали от болезней.
Ковальский все-таки выбрался из лагеря и оказался в Лодзи. С трудом нашел работу — ночным сторожем на мануфактуре. Потом его взяли техником в строительную контору. Это были худшие дни в его жизни.
Бывших русских солдат, оказавшихся в Польше без документов и денег, поляки презирали и унижали на каждом шагу, словно стараясь расквитаться с ними за три раздела Польши.
Ковальский еще сравнительно прилично устроился. Нашел работу, не голодал, не унижался, вымаливая милостыню. Кто-то из офицеров Добровольческой армии еще говорил о втором освободительном походе против большевиков, заботливо хранил форму на дне пустого чемодана, но Ковальский в этих разговорах не участвовал.
Он понял, что прежняя жизнь никогда не вернется. Война против большевизма проиграна. Красные победили — и победили навсегда. Надо думать о себе.