Ковальский остановился и сделал паузу:
— Теперь я жду от тебя прямого ответа: ты с нами или против нас?
Скоблин отвечал с дрожью в голосе. На глазах у него выступили слезы:
— Петя, я всегда считал тебя своим лучшим другом и осуждать за то, что ты поступил в Красную Армию, не имею права. Но у меня свои убеждения. Я связан присягой и тесной дружбой со своими подчиненными по Корниловскому полку. Эти люди слепо верят мне и готовы идти со мной в огонь и в воду. Я не могу обмануть их доверие. Они сочтут мой переход на сторону красных предательством… И есть еще Надюша, которой принадлежит моя жизнь.
Ковальского нисколько не смутил отказ Скоблина. Он продолжал атаку, нащупывая слабые места в генеральской обороне.
— Меня удивляют твои рассуждения о присяге, — прервал он Скоблина. — Ты давал ее не царю, а народу. Я тебя и зову служить народу. Тем самым ты не только не нарушаешь присяги, а, напротив, следуешь ей, порывая с врагами народа. Что касается твоих подчиненных… Мы никогда и не собирались требовать от тебя, чтобы ты рвал с ними. Глубоко убежден, что честные люди по твоему приказу станут служить вместе с тобой в новой русской армии.
Сделав круг, они незаметно оказались у дома Скобли на. и разговор прервался, хотя распалившийся Ковальский предпочел бы продолжить уговоры. Он надеялся дожать генерала с первой попытки. Но на последние слова Ковальского Скоблин никак не реагировал.
Плевицкая, занятая приготовлениями к приему гостей, не заметила, что мужчины вернулись с прогулки возбужденными до чрезвычайности. Скоблин был незамедлительно командирован в деревню за парным молоком и безропотно отправился выполнять приказ жены. Ковальский остался один на один с Плевицкой. Считая, что Скоблин — типичный подкаблучник и Плевицкая вертит им, как хочет, Ковальский решил использовать и этот шанс.
Надежда Васильевна сама начала нужный ему разговор.
— А что, Петр Георгиевич, — спросила она, — в России-то сейчас жить можно?
— Русские остались на Родине, Надежда Васильевна. Бежали в основном те, кто вроде нас с Николаем Владимировичем офицерские погоны носил.
Плевицкая, накрыв стол на десять кувертов, присела на стул. Она задумалась, и Ковальский вдруг увидел, что перед ним уже сугубо не молодая и не очень счастливая женщина.
— Я часто пытаюсь представить себе, как там в России, — сказала Плевицкая. — По нашим газетам не очень поймешь, что там на самом деле происходит.
— Надо посмотреть своими глазами, — хладнокровно заметил Ковальский. — Вас, я думаю, там очень хорошо встретят.
— Ну уж! — Плевицкая довольно засмеялась, и в ее глазах мелькнул огонек интереса.
Я говорю совершенно серьезно, — продолжал Ковальский.
Он подсел поближе к певице.
— Русскому человеку на чужбине всегда плохо, а вам, русской певице, вдвойне. Кто здесь в состоянии понять ваши песни, их красоту? Ваши слушатели остались в России. Вам плохо без них, а им — без вас.
Плевицкая недоверчиво качала головой. Но Ковальский чувствовал, что ей приятно слышать его слова.
— Вы выдающаяся певица. Кстати говоря, вас в России знают и помнят. Так что вам и в самом деле стоит подумать о возвращении домой. Вы же дочь крестьянина, и власть сейчас ваша. К вам совсем по-иному отнесутся, чем к дворянам. А здесь… Я насмотрелся в Вене на нашу эмигрантскую публику… Хватит вам распевать песни горя по кабакам.
Плевицкая неожиданно согласилась:
— Да, я не думаю, что меня могли так быстро забыть в России. Но дело-то не во мне. Я хоть сейчас готова вернуться на Родину…
Услышав это, Ковальский понял, что сражение его наполовину выиграно.
— …Но боюсь за самое дорогое в моей жизни — за Колечку. Ведь его там непременно расстреляют.
— Да что вы, Надежда Васильевна! — Ковальский взял руки Плевицкой в свои. — Для России Коля не враг. Он честный, но искренне заблуждавшийся русский офицер, патриот. Он в любую минуту может вернуться.
Ковальский склонился к ее уху и заговорил шепотом:
— От имени командования Красной Армии я только что сказал Коле, что в России его ждет хорошая должность. Если он согласится служить Советской России, его безопасность гарантирована. Объясните ему, что это сущая правда. Повлияйте на него, ведь он только к вам и прислушивается.
Плевицкой понравились эти слова.
— Хорошо, — сказала Надежда Васильевна. — Если Колечке действительно ничто не угрожает, он согласится работать с вами.
Ковальский с облегчением откинулся на спинку стула. Кажется, удалось!
Когда пришел Скоблин с молоком, Ковальский сразу стал прощаться. Скоблин и Плевицкая проводили его с видимым облегчением. Им не терпелось остаться одним, чтобы обсудить услышанное.