— Ты отправишься за это в тюрьму, Кристофоро!
— Плевать я хотел! Для меня честь сестры на первом месте!
Этот неожиданный ответ сразу заставил Рицотто забыть о своем негодовании. Щепетильность его соотечественников в некоторых вопросах была ему хорошо известна, и он стал опасаться худшего. Кристофоро тем временем вернул Чекотти на землю и стал страшно его трясти.
— Что вы сделали с Аделиной? Сейчас же скажите, что вы с ней сделали?
— Я? Но… но я ничего с ней не сделал!
— Почему, в таком случае, я застал ее всю в слезах, когда зашел в сад?
— Как я могу это знать?
— А если я придушу вас, память к вам, может быть, возвратится?
Понимая, что в таких обстоятельствах силу применить невозможно, начальник карабинеров попробовал прибегнуть к убеждению, чтобы усмирить обезумевшего парня.
— Рассуди сам, Кристофоро, если ты его придушишь, то ведь он уже никогда ни о чем не вспомнит!
Но логика этих слов ускользнула от брата Аделины.
— Она поклялась мне, что вы обняли ее!
— Это правда, но…
— Он признался! Вы слышали? Он признался! За дело! Сейчас я придушу его!
В это время Бузанела, незаметно вышедший перед этим, вернулся, держа в руках бутылку, к счастью, пустую, которую он тут же разбил о голову Кристофоро, ухнув при этом, как дровосек. Кристофоро повалился на пол, как подкошенный. Иларио воспользовался этим, чтобы надеть на него пару крепких наручников, после чего гордо выпрямился в предвкушении поздравлений, которые не заставили себя ждать.
— Превосходная инициатива, Иларио. Оставайся около него, и если он попытается встать… действуй согласно инструкции. Что касается вас, синьор инспектор, позвольте выразить вам мое сожаление по поводу вашей неосторожности!
Чекотти, который, весь дрожа от унижения, приводил в порядок свою одежду, заорал:
— Неосторожность?!
— Да ведь ухаживать за Аделиной Гамба — это безумие!
— Но я даю вам слово…
— Я знаю, синьор, она, безусловно, самая красивая девушка в Фолиньяцаро, но я также знаю, что ее отец и брат страшные грубияны. Они всегда готовы наброситься на каждого, кто посмотрит на Аделину не так, как им хочется!
— Повторяю, синьор, я не позволил себе ни малейшего неуместного жеста по отношению к этой девушке!
— Согласен, синьор инспектор, согласен… Вы, вероятно, держали ее в объятиях для того, чтобы заставить ее смотреть вам прямо в лицо во время допроса? Заметьте, однако, что у нас не привыкли к этим миланским методам, вот почему…
— Клянусь вам, синьор, что… А впрочем, какая разница?
Оба на минуту замолчали, потом Рицотто снова заговорил. Тон его выражал братское сочувствие.
— Вы поэтому меня спросили, что я думаю о браке, да? Значит, Аделина так сильно вам нравится?
Вопль, который издал пришедший в сознание Кристофоро избавил Чекотти от необходимости отвечать. Начальник карабинеров занялся узником:
— Кристофоро, я уважал тебя, а ты… ты разочаровал меня!
— Снимите с меня эти наручники! Я не преступник!
— Понимаешь ли ты, глупец, что поднял руку на инспектора уголовной полиции?
— Ну и что? А он разве не поднял руку на мою сестру?
— Ты уверен, что слегка не преувеличиваешь?
— Когда я вернулся домой, Аделина заливалась слезами… Она, оказывается, неравнодушна к этому субъекту… Подумать только, к полицейскому! Нет, можно только пожалеть, что имеешь сестру!
— Думай, о чем ты говоришь, Кристофоро, не забывай, что ты обращаешься к начальнику карабинеров и что карабинеры тоже принадлежат к полиции!
— Да, но вы, вы порядочный человек… Аделина рассказала нам, что когда этот тип обнял ее, она подумала, что он собирается сделать ей предложение, но как только он получил то, что хотел, он тут же смылся. Отец сразу пошел за своим ружьем… Я потому и прибежал сюда первым, что испугался, как бы не было смертоубийства!
Чекотти запротестовал:
— Я и не прикоснулся к вашей сестре! Во всяком случае, не в том смысле, что вы имеете в виду! Я хотел получить от нее сведения, а ваша Аделина оказалась отъявленной лгуньей!
Кристофоро призвал Рицотто в свидетели:
— Слышите? Теперь он ее оскорбляет. А кому будет нужна Аделина после того, как этот шпик ее обесчестил? Один из нас, отец или я, должен его убить, чтобы вернуть семейству Гамба честь!
Подобные угрозы выводили Рицотто из себя.
— Сделай одолжение, оставь меня в покое с вашей фамильной честью! В противном случае я вас обоих заключу в тюрьму до тех пор, пока Аделина не выйдет замуж или не станет монахиней!
Половина деревни могла слышать крики, доносившиеся из участка. Они возбудили любопытство нотариуса, совершавшего свою предобеденную прогулку, и он зашел туда. Вид Кристофоро в наручниках навел его, вероятно, на мысль, что тот убил Таламани.
— Так это он?
Рицотто с удовольствием послал бы нотариуса ко всем чертям, но он не мог себе этого позволить.
— Он… кто он?
— Убийца Эузебио.
Кристофоро сделал страшное усилие, пытаясь разорвать цепочку, сковывавшую его руки. При этом он клялся разорвать нотариуса на части и утверждал, что понадобится несколько ящиков, чтобы увезти то, что от него останется. Мэтр Агостини очень плохо воспринял эти угрозы и предложил Тимолеоне зафиксировать слова Кристофоро, так как он собирается подать на него в суд и потребовать возмещения убытков. Потом, когда ему объяснили причину всего этого шума, он признал правоту Чекотти, выразил свою уверенность в том, что Аделина лжет, и сказал, что она нисколько не лучше, чем ее брат и отец. Карабинеру Бузанеле пришлось усесться на живот сыну кузнеца, чтобы помешать ему встать. Никто из взволнованных и рассерженных людей не заметил, как в кабинете неожиданно появился Теофрасто, маленький служка дона Адальберто.
Увидев мальчика, Тимолеоне набросился на него:
— А тебе что здесь нужно?
— Меня послал доктор.
— Почему?
— Из-за падре.
— Что с ним?
— Он умер.
— Что ты мелешь?
— Доктор подобрал его на дороге и отвез домой. Донна Серафина плачет, не переставая.
— Но от чего он умер?
— Ему проломили череп, как Джельсомине.
Глава седьмая
Как и сказал Теофрасто, была сделана попытка «проломить череп» дону Адальберто, но у горцев крепкие черепа, и когда начальник карабинеров, мэтр Агостини и инспектор Чекотти пришли в жилище священника, они с облегчением услышали от доктора Фортунато Боргато, что удар, нанесенный падре, оказался гораздо менее сильным, чем тот, который достался Джельсомине. Дон Фортунато цинично предположил, что у убийцы душа не лежала к этому занятию. Он запретил посетителям беспокоить больного в ближайшие часы и потребовал, чтобы ему обеспечили полный покой. Донна Серафина продолжала без устали причитать. Тимолеоне рассердился и приказал ей замолчать, так как ее хозяин, видимо, вне опасности. Добрая женщина ответила, что он мог умереть; эта возможность заставляет ее плакать, и она не может остановиться по первому требованию.
Вернувшись в участок, Чекотти прежде всего освободил Россатти. По его мнению, покушение на жизнь дона Адальберто и убийство Джельсомины были звеньями одной цепи. Амедео не был виновен в этих двух преступлениях. Представить же себе, что в Фолиньяцаро появились одновременно два убийцы, было почти невозможно. Падре не могли пытаться убить с целью ограбления, его бедность была всем известна. Поэтому кража на почте была, вероятно, хитростью, имевшей целью обмануть полицию. В таком случае нападения на заведующую почтой и священника не могли не быть связаны со смертью Эузебио Таламани. Каким образом? Почему? Маттео не знал, но догадывался, что истину следует искать именно в этом направлении и что Россатти в этом сценарии отводилась роль козла отпущения. Следовательно, нападая на Джельсомину и дона Адальберто, в то время, когда все знали, что Амедео взаперти, убийца просто не мог поступить иначе. Еще один вопрос, на который не было ответа.