Есть в Фолиньяцаро обычай, который всегда скрупулезно соблюдается. В воскресенье, при выходе из церкви после обедни, священник, окруженный прихожанами, провозглашает обручившимися молодые пары, желающие вступить в брак. Если против этого нет обоснованных возражений с чьей бы то ни было стороны, он их благословляет. В этот день, само собой разумеется, немало прихожан бросилось вон из церкви до конца богослужения, чтобы занять местечко получше и наблюдать с самой выгодной позиции за маленькой церемонией, во время которой, как многие надеялись, произойдет нечто достойное войти в недолгую еще историю Фолиньяцаро.
Семья Агостини — Аньезе в центре, отец и мать по бокам — вышла в числе последних, желая дать согражданам возможность устроиться поудобнее. Перед ними торжественно выступал Тимолеоне, сзади следовал Эузебио. Выйдя на маленькую площадь, семейство Агостини и Эузебио стали лицом к паперти, где не замедлил появиться дон Адальберто в сопровождении своего служки, юного Теофрасто. Рядом с Эузебио по просьбе нотариуса встал Тимолеоне, чтобы заменить несуществующих родственников. Нотариус тут же пригласил его на обед.
Все сразу поняли, что священник намеревается круто повести дело. Он откашлялся и громко произнес:
— Слушайте меня все!
В ответ на этот призыв во внезапно наступившей тишине послышалось кудахтанье курицы, сзывавшей свою семью.
— Оказывается…
Здесь он сделал небольшую паузу, стараясь с нескрываемым недоброжелательством подчеркнуть, что он-то в этом сомневается:
— …что между Эузебио Таламани из Милана, в настоящее время работающим клерком в конторе мэтра Агостини, и Аньезе Агостини, дочерью вышеупомянутого нотариуса, существует договоренность относительно заключения брака. Знает ли кто-нибудь из вас о возможной помехе этому браку? Если это так, пусть он выскажется по совести и без всяких опасений!
После этого он стал спокойно ждать. Кто-то внезапно воскликнул:
— Это просто позор!
Эффект был поразительный. Мэтр Агостини подскочил на месте, потом обернулся и обратил испепеляющий взгляд в сторону оскорбительного возгласа. Дон Адальберто, казалось, пришел в полный восторг. Он объявил:
— Пусть выйдет вперед особа, по мнению которой в этом браке есть что-то позорное.
После короткого замешательства ряды раздвинулись перед фигурой донны Элоизы, и она встала с вызывающим видом перед священником. Тимолеоне Рицотто содрогнулся. Он не сомневался, что если произойдет что-то неприятное, то ответственность взвалят на него.
— Мы все хорошо вас знаем, донна Элоиза… Знаем, как женщину разумную и опытную.
Окружающие посмотрели на нотариуса. Они не без удовольствия отметили, что лицо его стало зеленеть. Дон Адальберто, совершенно забыв о христианском милосердии, наслаждался, как никогда.
— Какие препятствия видите вы, донна Элоиза, на пути к браку между Аньезе и Эузебио?
В поисках дыхания синьора Россатти отправилась в самые глубины своего существа, и когда она заговорила, ее голос донесся до дальних концов деревни.
— Дело в том, что Аньезе любит моего сына, и что мой сын любит ее, и что она не может выйти замуж ни за кого, кроме моего Амедео. В противном случае она такая же лицемерка, как ее отец!
Цвет лица нотариуса перешел в темно-багровый. Он с упреком обратился к Тимолеоне:
— Чего вы ждете, синьор? Вы спокойно позволяете оскорблять самых достойных граждан Фолиньяцаро!
Рицотто задним числом подумал, что лучше бы он остался дома и приготовил себе макароны по-болонски, вместо того чтобы соваться в эту историю, от которой ничего, кроме неприятностей, нельзя ожидать. Он все же подошел к Элоизе и взял ее за руку.
— Синьора… Будьте благоразумны. Не заставляйте меня…
Элоиза так рванулась, что к своему величайшему стыду Тимолеоне едва удержался на ногах. Очутившись перед противником себе под стать, она не скрыла от него ничего из того, что о нем думала:
— А ты, вместо того, чтобы защищать своих карабинеров, ты вступаешь в сделку с врагом! Ты мне противен, Тимолеоне! Толстяк несчастный!
Тимолеоне не мог оставить эти оскорбления, нанесенные ему на глазах у всей деревни, без ответа:
— Еще одна грубость, синьора, и я вас отведу в тюрьму!
— Как, один? Вокруг засмеялись.
— Я позову своих людей!
— И прикажешь моему сыну арестовать свою собственную мать? Ты вызываешь у меня отвращение, Тимолеоне! Но твое поведение меня не удивляет! По-видимому, этот человек, который продает свою дочь, твой друг?