— Я уже скоро сорок лет как занимаюсь своей профессией, синьор инспектор, но никогда еще не арестовывал невиновного. Не надейтесь, что я начну это делать теперь, даже для того, чтобы угодить вам!
— Речь идет не о том, чтобы мне угодить, синьор, но об исполнении вашего долга, а ваш долг требует, чтобы вы арестовали убийцу Эузебио Таламани!
— Да, когда я буду знать кто он!
— Вы прекрасно знаете, что это Россатти!
— Значит, вы обвиняете меня во лжи?
Чекотти помолчал, понимая, что следует изменить тон.
— Посмотрим на вещи более спокойно, синьор. Я понимаю, что вы опечалены необходимостью арестовать одного из ваших людей, это нормально, это человечно… Но ведь Россатти любил Аньезе Агостини… Мысль о ее предстоящем браке с Таламани приводила его в ярость. Классический случай убийства из ревности.
— У нас в Фолиньяцаро, синьор, не убивают из-за таких вещей. Мы здесь добрые католики.
— Однако страсть…
— У нас находят облегчение в криках. Во всей Италии нет таких мощных голосов, как у наших женщин, не говоря уже об их репертуаре, который, по мнению знатоков, не имеет себе равных.
— Был бы рад вам поверить, но мэтр Агостини ведь почти присутствовал при этом убийстве!
— Судебные ошибки часто совершаются из-за таких «почти».
— Ну, хорошо… Я вижу, что вы отказываетесь оказать мне содействие!
— Я отказываюсь участвовать в несправедливости.
— Я это предвидел! Вернувшись в Милан с арестованным, я буду вынужден написать суровое донесение на ваш счет, синьор.
— Вы поступите так, как найдете нужным, синьор инспектор.
Чекотти не был готов к конфликту со своими обычными помощниками, карабинерами. Он не сомневался, что комиссар Рампацо, который терпеть не мог осложнений, будет очень недоволен и что это может ослабить впечатление от его удачи. Он сделал последнюю попытку:
— Скажите, синьор, мнение нотариуса вам безразлично?
— Абсолютно!
— Почему?
— Потому что меня не интересует мнение человека, продающего свою дочь.
— Позвольте мне подчеркнуть, что это вас не касается.
— Позвольте вам напомнить, что это говорите вы.
Маттео ясно почувствовал, что наткнулся на стену и что довольно простое дело, которое могло быть урегулировано в течение нескольких часов, грозило серьезно осложниться по вине толстяка-карабинера. Внезапно ему пришла в голову мысль, показавшаяся ему блестящей:
— Ведь вы сказали, синьор, что жители Фолиньяцаро — добрые католики?
— И я это охотно подтверждаю.
— Значит, если ваш священник посоветует вам оказать мне помощь в деле задержания Амедео Россатти, пойдете вы на это?
— Мне никогда не приходилось, даже ребенком, ослушаться дона Адальберто.
Чекотти сразу почувствовал, как с него сваливается огромная тяжесть. Он встал:
— В таком случае можете готовить камеру, чтобы запереть убийцу.
Маленькие глазки Тимолеоне совсем скрылись в жирных складках, которые при улыбке разбегались по его лицу.
— Ничто не могло бы доставить мне большего удовольствия, синьор инспектор.
* * *Донна Серафина подозрительно разглядывала посетителя, которому только что открыла дверь. Он не показался ей антипатичным, но все новые лица внушали ей опасение. Она была недоверчивой по природе.
— Что вам угодно, синьор?
— Побеседовать с падре, если возможно.
— Вас как зовут?
— Маттео Чекотти. Я полицейский инспектор.
Экономка проворчала что-то невразумительное. Слово «полицейский» совсем ей не нравилось. Она испытывала к нему отвращение, укоренившееся в ней давно, еще в те времена, когда ей случалось воровать фрукты в садах и она пряталась от сельского полицейского.
— Я поднимусь к нему и спрошу, может ли он вас принять.
И она закрыла дверь перед носом инспектора. Он почувствовал себя обиженным, а его симпатии по отношению к Фолиньяцаро и его обитателям отнюдь не возросли.
— Эй! Парень!
Маттео завертел головой, чтобы удостовериться, что это обращение относится к нему.
— Обратите ваши взоры к небу, молодой человек!
Чекотти поднял голову и увидел бледное лицо дона Адальберто в ореоле белоснежных волос.
— Что вам нужно?
— Вы местный священник?
— А кто я по-вашему? Папа римский?
— Хорошо… Могу я с вами поговорить?
— О чем?
Этот странный диалог между небом и землей привел инспектора в замешательство. Было совершенно очевидно, что в Фолиньяцаро мало интересовались законом и его служителями!