И он покинул дом Агостини, ворча про себя, что нельзя верить тем, кто уверяет, будто от любви девушки умнеют.
Маттео рассказал начальнику карабинеров о результате своих посещений, о странном приеме, оказанном ему доном Адальберто. Тимолеоне не мог удержаться от смеха. Желая восстановить свой престиж, Чекотти заметил, что письменных показаний нотариуса вполне достаточно для того, чтобы арестовать капрала. Начальник карабинеров обязан помочь ему в этой операции, в противном случае, он будет вынужден немедленно позвонить в Милан. Рицотто вытаращил глаза:
— А вы знаете, где живет Амедео?
— Нет.
— В верхнем конце деревни!
— Ну и что?
— Вы хотите, чтобы мы туда полезли в это время дня?
— А что в этом особенного?
— Да ведь уже почти полдень!
— Ну и что?
— Во-первых, солнце сейчас печет слишком сильно для того, чтобы подниматься в гору, а во-вторых, я занят приготовлением обеда. Думаю приготовить поленту с ветчиной и сыром… Не пообедаете ли вы со мной?
Прежде чем ответить, полицейский внимательно посмотрел на Тимолеоне, стараясь угадать, не издевается ли тот над ним. Но нет, было ясно, что начальник карабинеров говорит совершенно серьезно.
— Странное же у вас представление о ваших обязанностях, синьор!
— Нисколько, нисколько! Это вы, горожане, всегда торопитесь, когда никакой спешки нет. Амедео у своей матери, это его выходной день, а кроме того, он невиновен…
— Это вы так говорите!
— Да, это я так говорю, синьор инспектор. Почему вы думаете, что сейчас он скорее может убежать, чем сегодня утром или прошлой ночью? С другой стороны, как вы сами понимаете, для приготовления поленты требуется время. Когда вы достигнете моего возраста, синьор, вы поймете, что ничто на свете не имеет большого значения, за исключением того, что вы едите, что вы пьете и о чем вы думаете. И уж вовсе никакого значения не имеет то, что вас заставляют делать!
…Сидя друг против друга, они ели поленту. Чекотти честно признался, что никогда еще она не казалось ему такой вкусной. Это замечание привело Тимолеоне в самое благодушное настроение. Они осушили бутылку грумелло, закурили по сигаре и единодушно решили, что с задержанием Амедео Россатти можно подождать, пока они переварят обед. Согревая в правой руке стакан с коньяком, который Рицотто достал из заветного угла, они лениво беседовали. Оба испытывали сонливость, и только присутствие другого мешало им поддаться ей.
— А что вы думаете о нашей Аньезе, синьор инспектор?
— Просто дурочка! Только и знает, что превозносит своего Амедео!
— Она любит его…
— Это не оправдание!
— О, напротив! Любовь делает нас восторженными, заставляет все видеть в розовом свете… Мы наделяем тех, кто нам нравится, всеми добродетелями… Глаза у нас раскрываются только тогда, когда уже слишком поздно…
— В таком случае мне, должно быть, повезло, потому что у меня они раскрылись вовремя!
Рицотто недоверчиво посмотрел на него.
— Неужели вы хотите этим сказать, синьор инспектор, что никогда не были влюблены?
— Был, но всего один раз. И больше не собираюсь! Та, которая поймает меня в свои сети, еще не родилась!
— Кто знает, синьор?
— Можете мне поверить!
* * *Около четырех часов пополудни Тимолеоне, сопровождаемый Чекотти, поднимался к дому Элоизы. Он предварительно договорился с полицейским, что тот не наденет на Амедео наручников и не увезет его в Милан в этот же вечер. Перед уходом начальник карабинеров незаметно поручил Бузанеле пойти к дону Адальберто и сообщить ему обо всем.
Поднимаясь, Рицотто ворчал, что недостойно христианина заставлять человека его возраста и комплекции карабкаться на такую высоту. Маттео ответил, что убивать людей тоже не является христианским поступком.
Встретила их Элоиза. Догадываясь о катастрофе, она решила сразу перейти в наступление:
— Тимолеоне! Ты снова за свои глупости, а?
Услышав еще с порога это неожиданное восклицание, Чекотти почувствовал, как рушатся его былые представления об уважении, которым пользуются карабинеры. Не веря собственным ушам, он пассивно следил за словесным поединком между хозяйкой дома и Рицотто.
— Элоиза! Со мной инспектор миланской уголовной полиции!
— А мне-то что?
— Не об этом речь. Синьор убежден в виновности твоего сына.
— Если он так думает, то он попросту глуп!
Маттео так и передернуло. Значит, судьбе угодно было, чтобы в этом Фолиньяцаро, о существовании которого он и не подозревал всего несколько дней назад, рассыпалось в прах все, что он уважал, все, во что он верил!