— Но… но… что с вами?
Элоиза величественно выпрямилась и сказала, обращаясь к Рицотто:
— Ты слышишь, Тимолеоне? Он еще спрашивает, что со мной, этот посланец неба! Этот ангел Справедливости! Этот серафим Милосердия!
Рицотто попытался предупредить свою приятельницу, что она на опасном пути:
— Успокойся, Элоиза…
Но разве кто-нибудь мог остановить Элоизу Россатти, когда она начинала один из своих монологов?
— Успокоиться? Мне? Скажи-ка лучше, человек без сердца, бесплодная смоковница, если бы у тебя был ребенок, которого ты едва не потерял и которого тебе вернули, не был бы ты счастлив? Не было бы у тебя желания дать волю своей радости? Не считал бы ты себя обязанным поблагодарить того, кто подарил тебе больше, чем жизнь?
Инспектор, которого никто еще не сравнивал с ангелом или серафимом, подстерегал удобный момент, чтобы открыть несколько простых истин этой толстушке, источавшей умиление. Она будет первой из жителей Фолиньяцаро, кого поразит его месть. Он не прерывал ее, злорадно предвкушая, что он ей выложит. Чекотти не был злым человеком, но он слишком натерпелся, с тех пор как приехал в Фолиньяцаро. Не подозревая, что ей угрожает — и что предвидел Тимолеоне, — Элоиза продолжала свой гимн любви и благодарности.
— Вы возвращаете честь, вы возвращаете жизнь моему Амедео! Когда он вернулся домой вчера вечером, я не поверила своим глазам! У меня даже не было сил подняться и заключить его в объятия, так я наплакалась! Мои рыдания были, кажется, слышны даже в церкви. Моя соседка Сюзанна говорила всем, кого встречала: «Эта бедная Элоиза долго теперь не протянет!.. Никто еще не видел такого отчаяния! Я никогда не думала, что у человека может быть столько слез!» Вот что Сюзанна всем говорила, а ведь она — Тимолеоне может вам это подтвердить — не из мягкосердечных! Зато она хорошо знает моего Амедео, знает, что он неспособен причинить мне горе. Если мое сердце не разорвалось, когда я узнала, что вы собираетесь увезти его, связанного, как бешеное животное, в Милан, значит, у меня очень прочное сердце. Люди думают, если ты толстая, ты страдаешь меньше, чем другие. Это неправда! Просто… не решаешься это проявлять… всегда боишься показаться смешной. Синьор инспектор, если бы у меня хватило сил, я пришла бы еще вчера вечером поблагодарить вас на коленях, при всех! А сегодня утром мне не хотелось оставлять сына. Я приготовила ему завтрак, а потом обед… Его любимое блюдо — цыплята с артишоками… Но он еще не вернулся домой, это чудовище. Тогда я подумала, что он, должно быть, с вами… А вы знаете, где он, мой Амедео?
— Нет, синьора, я не знаю, где находится ваш Амедео, зато я прекрасно знаю, где он будет, как только мне удастся его поймать!
Элоиза побледнела, услышав тон полицейского.
— А где?
— В тюрьме!
— Опять!
— И надолго! Потому что ваш Амедео — убийца и совратитель!
Синьора Элоиза задыхалась, не в силах произнести ни слова. Тимолеоне пытался прийти к ней на помощь, но она остановила его движением руки. Она хотела сражаться один на один.
— Это о моем единственном сыне вы позволили себе так выразиться?
— Возвращайтесь к себе домой и дайте мне возможность выполнять мои обязанности!
— Хорошие же у вас обязанности! Вы думаете, что достаточно вам приказать: возвращайтесь к себе домой, чтобы я сразу повиновалась и покинула моего сына? Как бы не так! За кого вы себя принимаете, скажите на милость?
— За полицейского, который намеревается заставить вас всех уважать закон!
— Странный закон, который преследует невинных и оскорбляет их матерей! Держи меня, Тимолеоне, или я удавлю этого миланца!
— Вы смеете мне угрожать? Рицотто попытался их успокоить:
— Не слушайте ее, синьор инспектор… Она говорит глупости под влиянием горя… Элоиза, прошу тебя!
— Замолчи! Ты не лучше его! Скажи, ты тоже так плохо думаешь об Амедео?
— Я? Почему?
— Потому что он не твой сын. Это все твоя ревность! Ты никогда мне не простишь, что я тебе не уступила тогда! Но я честная женщина, слышишь, Тимолеоне? Честная женщина, а ты гнусный негодяй!