— Позвольте помочь вам, мистер Симс, — сказала она и, не дав ему возразить, опустилась на колени и принялась развязывать узлы, разворачивать бумагу и собирать мольберт. Потом они вместе вынули из коробок все тюбики с красками, разложили их на столе рядами и составили все холсты у стены. Это было занятно, как какая-то абсурдная игра, причем любопытно, что женщина заразилась ее духом, оставаясь совершенно серьезной.
— Что вы собираетесь написать в первую очередь? — спросила она, когда все было сделано и даже холст водружен на мольберт. — Наверное, вы уже что-то задумали.
— Да-да, — сказал он, — у меня кое-что задумано. — Он улыбнулся, ведь ее вера в него столь велика. И вдруг она тоже улыбнулась и сказала:
— А я угадала, что вы задумали.
Он почувствовал, что бледнеет. Как она догадалась? Куда клонит?
— Угадала — что вы хотите этим сказать? — резко спросил он.
— Это Джонни, не так ли?
Разве он может убить ребенка прежде, чем убьет его мать? Что за дикая мысль! И почему она пытается подтолкнуть его к этому подобным образом? Времени еще предостаточно, и во всяком случае у него еще не оформился план…
Она кивала головой с хитрым видом, и он с трудом заставил себя вернуться к реальности. Разумеется, она говорит о живописи.
— Вы умная женщина, — сказал он. — Да, вы угадали — это Джонни.
— Он будет хорошо себя вести и не станет шевелиться, — сказала она. — Если я привяжу его, он может сидеть часами. Вы сейчас имеете в нем необходимость?
— Нет, нет, — раздраженно ответил Фентон. — Я вовсе не спешу. Мне надо все продумать.
У нее вытянулось лицо. Видимо, она разочарована. Она еще раз окинула взглядом комнату, так внезапно и удивительно преобразившуюся в соответствии с ее представлениями о мастерской художника.
— Тогда позвольте предложить вам чашку чая, — сказала она, и он пошел за ней на кухню, чтобы избежать споров. Сев на стул, который она подвинула ему, он принялся за чай и бутерброды с пастой «Боврил»[10] под пристальным взглядом неопрятного маленького мальчика.
— Па, — вдруг произнес ребенок и протянул руку.
— Он называет всех мужчин «па», хотя его собственный отец не обращал на него внимания, — сказала мать Джонни. — Не приставай к мистеру Симсу, Джонни.
Фентон выдавил вежливую улыбку. Дети стесняли его. Он продолжал потягивать чай и есть бутерброды.
Женщина села и присоединилась к нему, рассеянно помешивая чай, пока он не стал таким холодным, что его, наверно, нельзя было пить.
— Приятно, когда есть с кем поговорить, — заметила она. — Вы знаете, мистер Симс, до вашего прихода я была так одна… Пустой дом наверху, и даже рабочие не входят и не выходят. И район здесь нехороший — у меня совсем нет друзей.
Чем дальше, тем лучше, подумал он. Никто не хватится, когда она исчезнет. Было бы трудно выйти сухим из воды, если бы остальная часть дома была заселена, а так можно сделать это в любое время дня, и ни одна собака не узнает. Бедная девочка, ей, наверно, не больше двадцати шести — двадцати семи лет. Что за жизнь у нее была!
— …он просто сбежал, без единого слова, — рассказывала она. — Мы пробыли в этой стране всего три года, и мы переезжали с места на место, без постоянной работы. Одно время мы жили в Манчестере, Джонни родился в Манчестере.
— Ужасное место, — посочувствовал он, — вечно льет дождь.
— Я сказала ему: «Тебе надо найти работу», — продолжала она, стукнув по столу кулаком и заново проигрывая ту сцену. — Я сказала: «Мы не можем так больше. Это не жизнь для меня и для твоего ребенка». Да, мистер Симс, нечем было уплатить за квартиру. Что я должна была сказать домовладельцу, когда он будет заходить? И потом, когда вы здесь чужестранец, всегда нервотрепка с полицией.
— С полицией? — спросил испуганный Фентон.
— Документы, — объяснила она. — Такая морока с нашими документами. Вы знаете, как это есть, мы должны регистрироваться. Мистер Симс, моя жизнь не была счастливой, вот уже много лет. В Австрии я некоторое время была служанкой у одного плохого человека. Мне пришлось сбежать. Тогда мне было всего шестнадцать лет, и, когда я встретила моего мужа, который тогда не был моим мужем, наконец-то показалось, что есть какая-то надежда, если мы будем попадать в Англию…
Она продолжала монотонно бубнить, глядя на него и помешивая чай, и ее голос с вялым немецким акцентом, довольно приятным для слуха, был успокаивающим аккомпанементом к его мыслям, который смешивался с тиканьем будильника на кухонном шкафу и со стуком ложки малыша о тарелку. Как восхитительно вдруг вспомнить, что ты не в конторе и не дома — нет, ты — Маркус Симс, художник, непременно великий художник, творящий если не шедевр живописи, то преднамеренное убийство, а перед тобой — твоя жертва, которая отдает свою жизнь в твои руки и смотрит на тебя как на своего спасителя — а ты и в самом деле ее спаситель.