— А что, ребята, зачислим её в наш взвод?
— А чего же нет? Пойдёшь к нам, рыжая?
Солдаты смеялись, хлопая её по плечу. Что-то жалкое, но и бесстрашное было в её светлых, с короткими ресничками глазах.
Сквозь кольцо ребят протиснулся рядовой Василий — светлый хохолок его растерянно торчал из-под пилотки.
— Хлопцы, это я её от погибели спас, ей-бо! Сестрёнка это моя.
— Братишка нашёлся! — рассмеялись солдаты. — Это не она ли тебя, скажи, по шее, а? Как родственничка?
Солдаты потешались над незадачливым спасателем, а тот, краснея, вместе со всеми смеясь, чувствовал, что теряет над девчонкой свои исключительные права. Но Дуся, не привыкшая к вниманию стольких молодых парней, оглядывалась то на одного, то на другого и, казалось, совсем забыла о своём провожатом. Кто-то сунул ей сигарету. Она подержала её большим и указательным пальцами, пососала, как леденец, лихо выдула дым, потом вдруг закашлялась и выбросила в море.
— Ну ладно, будет! — строго сказала она. — Заболталась я тут с вами, а мне имущество проверить надо.
Она вытащила связку ключей из кармана телогрейки.
— А ты кто же будешь такая, девушка? Какая твоя должность?
— Кастелянша я, — гордо сказала Дуся.
— Здравия желаю. Рядовой Василий.
Это опять к ней пробился её провожатый и заискивающе приложил руку к пилотке.
— Ах, это ты, Вася?
— Так точно. Может, помощь какая нужна? Имущество там проверить и прочее?
Дуся нахмурила брови, но не выдержала строгого тона и рассмеялась.
— Как надо будет, позову.
— Значит, ждать приказания, сестрёнка?
— Жди, братишка. Может, и позову.
В это время из дому на крылечко вышел старик, держа в руках пожарный багор. Он щурил свои чёрные глаза с желтовато-воспалёнными белками, жевал папироску, пуская из-под седых усов жидкий дымок.
— Дяденька Гаджи!
Дуся бросилась к старику и повисла у него на шее. Гаджи Ага выпустил из рук багор и обнял девчонку.
— Ай, девочка моя, ты опять тут?
Спасатели-водолазы, пожарники, солдаты закрепляли щиты на эстакаде, шестами отталкивали белёсые глыбы от свай, переносили вещи в безопасные места. Над городом неслась весёлая перекличка молодых голосов. И льды, словно бы смущённые чем-то, уже не так яростно теснились у свай — было теперь что-то покорное в их слабеющем натиске. За белыми полями смутно виднелась чистая полоска воды и над нею лёгкое голубело небо.
К концу подходил поединок в море, памятный первым жителям города на воде. От них я и слышал рассказ о бесстрашной девчонке с острова Жилого, которая не захотела оставить свой город в беде.
Вольный человек
— Устал, сынок? Ну, иди поспи.
Аяз Касумов, толстый, с заплывшими глазками, сидит за столом и нежно смотрит на Сашу Веткина. Руки Аяза черны от грязи, папироса тоже черна в том месте, где её держат пальцы, и весь он, буграстый, чумазый и ласковый, похож на гору, добрую живую гору.
— Отдохни, сынок.
Сынок — Саша Веткин, широкоплечий, скуластый подросток с обиженным грязным лицом — ерошит пятернёй волосы, зевает:
— Я посплю, мастер.
— Поспи, сынок.
Саша снимает с себя телогрейку, бросает её рядом с койкой и ложится прямо на полу.
— Ложись, сынок, на кровать.
— Нет, я на полу.
Саша с минуту прислушивается, как внизу, под полом, глухо рокочет море, и засыпает.
За культбудкой — ночь. На площадке светят лампочки. Они висят на стропилах, качаются на ветру, и всё на площадке странно колышется: моторы, трубы, фигуры рабочих, пролёты нефтяной вышки. Пятна света и тени водят хороводы по площадке и обрываются на краю. А за площадкой угадывается море. Оно шумит, ударяясь о сваи, тревожный шелест его сливается с гулом моторов.
Идёт прокачка скважины. Буровики сидят на трубах, курят, поёживаясь на ветру. А Саша Веткин спит на животе, разбросав на полу руки и ноги. Сквозь грязь и первый пух на щеках пробивается густой мальчишеский румянец. Саша спит и вздёргивает носом, словно отгоняет муху. Аяз Касумов курит, смотрит на него и тихо рычит на вошедшего:
— Под ноги смотри! Видишь, спит человек!
— Тьфу ты, мать родная! Развалился!..
Рабочий осторожно переступает через спящего и с грохотом валится на единственную в комнате кровать как есть, не раздеваясь, и тут же засыпает.