Алина Покровская сыграла в этом спектакле по видимости простую и небольшую, но по сути – повторюсь! – очень сложную роль медицинской сестры Моники Штеттлер, полюбившей физика Мёбиуса (его незабываемо играл Андрей Попов), готовой поверить во все, что он говорит и делает, считая Мёбиуса гениальным физиком, и чувствующей необходимость вместе с ним как можно скорее покинуть пределы психиатрической клиники.
В начальной ремарке Дюрренматт писал о своих трех главных героях-физиках: «Они живут своей жизнью, каждый замкнут в пространство своего воображаемого мира… безобидные, симпатичные и милые психопаты, сговорчивые, послушные и непритязательные… Их можно было бы считать образцовыми пациентами, если бы в последнее время не случилось тревожных, более того – прямо-таки ужасных событий: три месяца назад один из них задушил медсестру, и теперь то же самое повторилось… Для оформления спектакля, в котором, в отличие от античной трагедии, сатирова драма предшествует самой трагедии, вещей на сцене должно быть немного. Этим и определяются необходимые для жанра единства места, времени и действия» (курсив мой. – Н. С.).
Определенный драматургом сложный жанр, в котором элементы «сатировой драмы» постепенно складываются в невымышленную трагедию, был точно уловлен и воспроизведен режиссером. И «переходным моментом» являлась именно судьба Моники Штеттлер.
Она появляется всего лишь в одной сцене с поистине пронзительным монологом, обращенным к Мёбиусу, в котором чувства долга и любви существуют нераздельно: «Пять лет я ухаживала за больными во имя любви к ближнему. Никогда я не отворачивалась от них, всегда была рядом, я жертвовала собой для всех. Но теперь я хочу жертвовать собой для одного человека, жить для него, а не для всех. Я хочу жить ради любимого. Ради вас. Я буду делать все, что вы захотите, буду работать для вас день и ночь, только не прогоняйте меня! У меня ведь тоже нет никого на свете, кроме вас! Я ведь тоже совсем одинока!»
Казалось бы, нет ничего особенного в словах любящей женщины, разгадавшей тайну Мёбиуса, лишь прикинувшегося сумасшедшим, чтобы его открытиями не воспользовался обезумевший мир. Но нельзя исключить то важное обстоятельство, которым руководствовались режиссер Борис Эрин и все участники спектакля, выпуская его именно в это время и именно на этих подмостках.
В 1959 году возникла горячая дискуссия о физиках и лириках, отголоски которой раздавались еще и в 70-х. Почти одновременно вышел роман Даниила Гранина «Иду на грозу», в котором физик Олег Тулин менее всего озабочен последствиями своих открытий. Через несколько лет появится фильм по этому широко обсуждаемому роману, а еще через несколько лет на экраны выйдет кинолента Михаила Ромма «Девять дней одного года», в которой прозвучит ставшая сразу почти крылатой фраза отца героя, Дмитрия Гусева, блистательно сыгранного Алексеем Баталовым: «Ты бомбу делал?» И скрытый, не сразу внятный смысл ее зазвучал в полную силу, когда пьеса Дюрренматта была опубликована в нашей стране вместе с тезисами к ней, предлагаемыми драматургом:
«Цель драмы – не содержание физики, а ее результаты.
Содержание физики касается физиков, ее результаты – всех людей.
То, что касается всех, могут решать только все.
Любая попытка одиночки решить для себя то, что касается всех, неизбежно кончается провалом.
В парадоксальном проявляется действительность.
Кто имеет дело с парадоксом, сталкивается с жизнью».
На Западе в то время шли дискуссии о нравственной ответственности ученых-физиков за их открытия. Фридрих Дюрренматт был убежден в том, что человечество может употребить научные открытия гениев только в ущерб себе, потому что любые открытия ведут к господству над миром, а значит – теряет смысл ценность человеческой жизни. В отличие от Бертольта Брехта Дюрренматт считал себя не врачевателем, а диагностом. И это парадоксальным образом сближало его отнюдь не с советской действительностью, в которой вопросы нравственной ответственности не существовали именно в этом плане сочетаемости с христианскими заповедями, а весьма своеобразно – с точки зрения строителей светлого коммунистического завтра. Так что естественнее было бы провести ниточку этих размышлений западного драматурга к высказыванию А.И. Герцена: «Мы не врачи, мы – боль…»
Ощутив в сестре Монике, глубоко любящей его, смутный для нашей реальности той эпохи нравственный императив, Мёбиус душит ее так же, как задушили других сестер прикинувшиеся безумцами ради того, чтобы выведать открытия физика Мёбиуса, Бойтлер и Эрнести…
И вряд ли столь сильно удалась бы совсем молодой актрисе эта роль, если бы она не жила в полной мере жизнью своего поколения, страстно интересовавшегося всем, происходящим в стране и в мире. Если бы ее личностные качества не совпадали с нравственным центром роли…