«У него была очень высокая исполнительская дисциплина, — рассказывает Диляра Сеидзаде, — он требовал беспрекословного исполнения своих заданий. Но при этом никогда не повышал голос на сотрудника. За все годы работы с ним я ни разу не услышала, чтобы Алиовсат муаллим на кого-то накричал. Если приходилось делать кому-то замечания, он делал это спокойно, без крика, с улыбкой и некоторым смущением, словно ему неудобно, что приходится объяснять какие-то очевидные вещи. И оттого сотрудник, получивший какое-то задание, осознавал, что он обязательно должен исполнить его. Если же кто-то не выполнял порученного задания, Алиовсат муаллим выяснял, почему данная работа не сделана, и давал время на ее исполнение.
Единственный раз он дал волю гневу, когда подготовленный им человек решил уйти из науки на преподавательскую работу. Вот тогда стены кабинета дрожали от гнева. Мы слышали такое в первый раз и даже не предполагали, что Алиовсат Гулиев на это способен».
Поразительно: этот человек умел отдаваться работе без остатка. И в то же время в редкие минуты отдыха создавать вокруг себя праздничную атмосферу. В организацию всевозможных мероприятий в институте он вкладывал столько же организаторского таланта, как и в работу. Все делалось со вкусом и размахом. На праздники собирался весь коллектив, независимо от должностей и званий. В коридорах института накрывались столы, вытащенные из кабинетов, расставлялись еда, напитки. Директор приглашал музыкальные ансамбли, певцов, поэтов, и начиналось настоящее веселье. Так отмечалась каждая выпущенная институтом книга, каждое знаменательное событие в жизни коллектива, каждый календарный праздник. А уж в день 8 марта снова все непременно собирались в кабинете директора, где Алиовсат Гулиев поздравлял женщин и лично вручал им подарки.
«Алиовсат Наджафович был яркой натурой, — вспоминает Бетя Яковлевна Стельник. — Женщины его боготворили, стоило ему улыбнуться, и все таяли. Конечно, он не был сухарем. В нем бурлила жажда жизни. Он был очень вальяжным, красивым, казался совершенно недоступным. Но на самом деле был совсем другим, очень простым, веселым и всегда готовым пошутить.
Алиовсат Наджафович отличался необыкновенным жизнелюбием, чрезвычайной коммуникабельностью. С теми, кого уважал, он был очень доступным и простым. Никакого зазнайства в нем не было. Он любил создавать вокруг атмосферу праздника. В честь любого события — будь-то официальное торжество или выход какой-то нашей книги — мы в складчину собирали деньги, организовывали прямо на работе небольшое застолье, в котором принимали участие все работники нашего отдела, приходили гости. И при этом не делалось различия — лаборант это или профессор».
Такие застолья организовывались не только в Баку, но и в Москве. В каждый свой приезд туда Алиовсат муаллим собирал сотрудников сектора капитализма Института истории СССР и всех аспирантов из своего института, которые в это время учились в столице. Собирались в ресторане, а чаще дома у кого-нибудь из московских коллег.
«При этом, — рассказывает Диляра Сеидзаде, — он внимательно следил за тем, чтобы все угощение оплачивалось нами. Мы получали от него деньги и покупали все, вплоть до чая, соли и прочих мелочей. Алиовсат муаллим не хотел обременять хозяина. Кроме того, на столе обязательно были деликатесы, которые он привозил из Баку, — рыба, икра, вина и т. д.
На этих застольях он никогда не отделял, скажем, профессора от аспиранта. Отношение ко всем было одинаковое. Не могло быть такого, чтобы человек не был приглашен, потому что не подходил по своему социальному статусу. То есть, собирая всех в единую семью, он включал в эту семью и нас.
Уже после его кончины, приезжая в Москву, я всегда была желанным гостем в каждом из этих домов.
Помню, однажды мы были приглашены к профессору Константину Ивановичу Тарновскому. Это был прием, который Тарновский решил устроить в ответ на прием Гулиева.
А надо сказать, что Алиовсат муаллим не все ел. В частности, он очень не любил шпроты. А на столе лежали шпроты, голландский сыр и еще что-то. Алиовсат муаллим, увидев шпроты, тихо сказал Иосифу Васильевичу Стригунову, которого он называл просто Стри:
— Стри, ты будешь есть шпроты. Сядь подальше от меня, придвинь их незаметно к себе и действуй. А мне оставь сыр.
Дочка Тарновского, которая была в то время совсем молодой девочкой-восьмиклассницей, увидела, что, кроме сыра, Гулиев ничего не ест. А она, наверное, слышала, что у нас в Азербайджане очень любят плов. И вот девочка исчезла. Мы не обратили на это внимания, сидим, разговариваем. И вдруг она появляется с тарелкой плова и торжественно ставит ее перед Алиовсат муаллимом. Конечно, это был просто вареный рис, и до настоящего плова ему было далеко. Но, Боже мой, что было с Гулиевым! Как он был растроган! Он вертелся вокруг этой девочки, как пчелка. Он весь вечер говорил ей комплименты, провозглашал тосты за ее здоровье, не знал, как выразить этой девочке свою благодарность за такое внимание».