Еще вздох, резкий, нетерпеливый.
– Да ни черта тебе не мерещится, и никакой мыши тут нет. Это я, в соседней палате, и я тебя вижу через дырку. Ты не чокнулась, это не магия, ну пожалуйста, подойди поближе, давай поговорим, пока я окончательно не взбесился!
– Если это не магия, и ты мне не мерещишься, откуда ты знаешь, о чем я думаю? – подозрительно спросила Алиса.
А вдруг это козни врачей, не заманивают ли ее в ловушку?
С завтраком и обедом ей давали какие-то порошки, так называемое «успокоительное». Но даже после них в ней оставалась частичка прежней Алисы, способной задуматься, помечтать, пытаться вспомнить забытые фрагменты жизни. Когда ее выводили из комнаты в душевую или на свидание с родственниками, изредка на глаза попадались другие пациенты, застывшие, с пустыми глазами, пускающие слюни, вроде живые, но совершенно безучастные. Так называемые «тяжелые». Им вместо порошков делали уколы. Алиса боялась уколов, поэтому старалась ничем не привлекать внимания врачей. Тех самых, что могли заманивать голосами за стеной.
– Я угадываю мысли, потому что на твоем месте думал бы так же, – сказал голос. – Мы ведь в психушке. Ну подойди, загляни в дырку – сама увидишь.
Алиса осторожно поднялась, все еще в сомнениях, вдруг это галлюцинация или проделки врачей, прошла под окном и присела у мышиной норки.
– Так только колени видно, – посетовал голос. – Опустись на пол, пожалуйста.
Алиса легла на живот, держа голову подальше от стены, опасаясь, что из дыры выскочит спица и вонзится ей в глаз.
Прижавшись щекой к полу, она заглянула в узкое отверстие. На той стороне показался свинцово-серый глаз и часть носа с горбинкой. Дальше видно не было, но, судя по всему, этот нос когда-то был сломан.
Никого из знакомых врачей человек не напоминал, но Алиса рисковать не хотела.
– Покажи все лицо, – попросила она.
– Ага, соображаешь, – одобрил серый глаз. – Хорошо. Значит, не просто смазливая мордашка.
Алиса машинально потянулась прикрыть шрам рукою и только тогда вспомнила, что та щека прижата к полу, и его все равно не видно.
Ну и пусть думает, что она симпатичная, раз ему так хочется. Все-таки приятно хоть кому-то показаться симпатичной даже с нечесаными волосами и в шерстяном балахоне на голое тело. Послышалось шуршание шерсти по обивке стены, серый глаз отпрянул от дыры, и появился второй, а с ними длинный перебитый нос и густая черная борода с проседью.
– Ну как, видно? – спросил голос. – Я Тесак.
Так они и познакомились. Тесак был на десять лет старше Алисы, и его никто никогда не навещал.
– За что тебя сюда упекли? – однажды спросила она, когда они стали уже давними приятелями, хотя никогда по-настоящему друг друга не видели.
– Народу много порешил, – ответил он. – Топором. За это Тесаком и прозвали.
– А раньше как звали? – спросила Алиса.
Удивительно, но ее ничуть не потревожило открытие, что новый друг – убийца. Будто те серые глаза и хриплый голос за стеной теперь принадлежали совсем другому человеку.
– Не помню, – вздохнул он. – До того момента совсем ничего. Меня нашли с окровавленным топором в руке, а вокруг пять трупов, изрубленных на куски. Когда приехала полиция, я и на них набросился, так что, наверное, это моих рук дело.
– За что ты их?
– Не помню, – сказал он каким-то севшим голосом. – Словно пелена перед глазами, как будто все заволакивает черным дымом. Помню, как топор оттягивал руку, брызги теплой крови на лице и во рту. И тот звук, когда топор входит в плоть.
– Я тоже это помню, – вдруг ни с того ни с сего вырвалось у Алисы. Хотя на какое-то мгновение ей и правда померещился звук ножа, пронзающего кожу, этот хруст погружающегося лезвия, и чей-то крик.
– А ты много народу прикончила? – спросил он.
– Не знаю, – ответила Алиса. – Все может быть.
– Это ничего, я бы понял.
– Я правда не знаю, – повторила она. – Помню, что было до и после, но за те две недели просто какое-то затмение, одни обрывки.
– Тот тип с длинными ушами.
– Да, – подтвердила Алиса.
Тот самый, безликий, что являлся в кошмарных снах.
– Вот выберемся отсюда, найдем его, и тогда ты узнаешь, что с тобой случилось, – заверил Тесак.
С тех пор прошло восемь лет, но они по-прежнему томились взаперти в соседних палатах лечебницы, без всякой надежды выбраться на свободу.
– Алиса! – снова позвал Тесак. – Мне не спится.
Она отогнала воспоминания, навеянные луной и звуком его голоса.
– Мне тоже не спится, Тес, – ответила она, подползая к мышиной норе.
На полу было гораздо темнее. Освещения в палатах не было, только серебристый лунный свет сквозь решетки да редкие проблески фонаря в руках санитаров при обходе. В такой темноте цвета глаз было не различить, только влажный блеск.