За стенкой снова послышалась возня.
– Меня словно клопы заели, – пожаловался он, – спой что-нибудь.
– Да я и песен не знаю, – удивилась она просьбе.
– Нет, знаешь, ты целый день ее напеваешь, а если не поешь, то мурлычешь. Что-то про мотылька.
– Мотылька? – переспросила она, и при этом слове сразу вспомнила, будто услышала мамин голос. Напоминание о навеки утраченной любви было таким мучительным, словно сердце пронзили насквозь. Она запела вслух, чтобы заглушить память собственным голосом:
Горло сдавило от нахлынувшей тоски по утраченной любви, и она затихла. Тесак ничего не сказал, но она слышала, как он задышал ровно и глубоко, и прикрыла веки. Она подстроилась под ритм его дыхания, словно держала его за руку в окутавшей их ночи.
Алисе снилась кровь. Кровь на руках и под ногами, она заполнила рот и текла из глаз. Вся комната в крови. За дверью стоял Тесак, рука об руку с порожденной мраком омерзительной тварью со сверкающими серебристыми зубами.
– Не забирай его, – взмолилась Алиса или попыталась сказать, но, захлебываясь кровью, не могла вымолвить ни слова.
Потом глаза заволокло дымом, и Тес с чудовищем скрылись из виду. Тело окутало теплом, и ничего не осталось, кроме огня.
«Пожар, пожар!»
– Алиса, проснись! Больница горит!
Алиса разлепила веки. Тесак прижался вплотную к мышиной норе, дико сверкая глазом от страха и нетерпения.
– Ну наконец! – вскрикнул он. – Не поднимай голову, там все в дыму, и ползи к двери, только держись от нее сбоку.
Не успела Алиса и глазом моргнуть, как он исчез. Сон еще не отпускал ее, во рту пересохло. Рубашка прилипла к телу, лицо покрылось испариной. В голове наконец начало проясняться, и в нос ударил запах дыма вперемешку с другим… будто жареного мяса. Она старалась не думать, откуда он взялся.
Алиса перевернулась, распластавшись на спине, и над головой совсем близко увидела плотную дымовую завесу. Лежать на раскаленном полу было сущей пыткой, но деваться было некуда.
До нее доносились звуки. Треск пламени, грохот чего-то тяжелого, рухнувшего на землю. Ужасные, душераздирающие крики. А рядом – кряхтение и многократные удары всем телом о стену. Это Тес пытался выбить дверь. Алиса сомневалась, что ему это удастся. Стены, может, и мягкие, но двери-то железные. Он просто убьется. Шум стоял ужасный.
– Тесак, не надо! – кричала она, но он ее не слышал.
Потом что-то затрещало, но Тесак не подал голоса, и все стихло.
– Тесак, – позвала она тихим грустным голосом. Из глаз покатились слезы. Какой смысл вставать, если Тесак погиб. Судя по дыму и реву пламени, пожар разгорался не на шутку. Санитарам и врачам сейчас не до больных, они не станут их выпускать, особенно тех, чьи родственники были бы рады освободиться от обузы. Поэтому все сгорят.
Странно, но от этой мысли она даже не особо расстроилась. Наверное, из-за порошка, добавленного во вчерашний ужин, а может, просто угорела от дыма. Она совсем успокоилась и решила просто лежать на месте и ждать, пока до нее доберется огонь.
Она прикрыла глаза и мыслями унеслась прочь, туда, где ни разу не была на самом деле – к серебристому озеру в укромной лощине, утопающей в зелени, с полевыми цветами по берегам. Там не пахло лекарствами или противным едким мылом, не было ни дыма, ни боли, ни крови, и не щемило так сердце. В этом убежище она пряталась всякий раз, когда не хотелось отвечать на неприятные вопросы врачей или когда родители разочарованно вздыхали.
Вдруг кто-то схватил ее за плечи, и от неожиданности она распахнула глаза. Уже долгие годы к ней прикасались лишь затем, чтобы отвести в душевую. Над ней склонилось сердитое лицо Теса, из раны на его виске сочилась кровь.
– Сказал же, доберись до двери, дуреха, – проворчал он, встряхнув ее и перевернув на живот.
– За мной, – приказал он и пополз к выходу.
К распахнутой двери.
Она машинально подчинилась, стараясь не выпускать из виду голых грязных пяток. Ей хотелось узнать, как ему удалось выбраться, как он не расшибся насмерть. Но он с удивительным проворством выполз в коридор и дожидался ее там. В коридоре кроме них никого не было, лишь другие больные, оставшиеся взаперти, исступленно ломились в двери.
Только теперь она заметила, что он орудовал одной левой рукой, а правая была вевернута под неестественным углом и потому – безвольной.