Почему-то этот ответ настолько мне понравился, что я вручил мальчишке целых двадцать пять центов. Щедрый жест обошелся мне в необходимость перенести свой обед из дешевого ресторанчика в кафетерий и заодно подпортил мне настроение. Господи, до чего мне надоело считать центы, экономя на любых мелочах и, не будучи способным позволить себе и пообедать и почистить туфли, только перекидывать мелочь из одной статьи расходов в другую. У меня был приобретенный в кредит дом, купленные в рассрочку автомобиль, стиральная машина и телевизор - вот и вся моя собственность.
Я спустился в подземку, сел в поезд и снова погрузился в газету. Новости не утешали. В нью-йоркском метро старик свалился под поезд. В Алжире террористы расстреляли двенадцать человек. Двоих - с особой жестокостью. На первой полосе были помещены фотографии. На одном фотоснимке была изображена знакомая мне платформа подземки. На втором - улочка в Алжире, на которой валялись окровавленные трупы.
Как правило, читая газетные сообщения о насилии, я, как и большинство людей, остаюсь к ним равнодушен. Чужие страдания редко трогают людей.
Теперь же все было не так. Я оказался замешан и сам. Я сам столкнулся со страхом и насилием и не знал, избавлюсь ли когда-нибудь от этого ощущения.
Подняв глаза, я увидел, что прямо передо мной стоит необычайной красоты девушка. Взглянув на неё ещё пару раз, я встал и уступил ей место. Не потому, что я джентльмен - в Нью-Йорке джентльменов нет, - а по той лишь причине, что мне ещё никогда в жизни не приходилось видеть столь ошеломляюще прекрасную девушку, а, стоя, глазеть на неё было удобнее. Наградив меня милой улыбкой, красотка поблагодарила меня и села. Ее черные, как смоль, волосы изящно обрамляли прелестное ангельское личико с серыми, чуть раскосыми, глазами и молочно-белой кожей. Разглядывая незнакомку, я испытывал такой восторг, словно никогда прежде не видел женщину.
Я молча стоял и любовался ею. Пусть я и не люблю свою жену со всей страстью восьмилетней давности, я все равно люблю её, но если найдется мужчина, который заявит, что никогда не пялится на хорошеньких девушек, то он - бессовестный лгун.
* * *
Мы с Алисой поженились за четыре года до появления на свет Полли. Алисе было тогда двадцать пять, а мне - двадцать семь. За шесть лет до нашей свадьбы Алиса перебралась в Штаты из Англии. Ей было двенадцать, когда немцы бомбили Лондон. Во время бомбежки погибли её родители и Алиса стала жить у старенькой тетки. Ей пришлось бросить школу и начать работать на ткацкой фабрике. После смерти тетки Алиса согласилась на предложение американской компании и эмигрировала в Нью-Йорк, где, по контракту, должна была проработать три года гувернанткой, чтобы возместить расходы компании на перевоз и предоставленное жилье. Вот так и случилось, что Алисе пришлось три года жить и по пятнадцать часов в день готовить, стирать, гладить и убирать в квартире на Парк-авеню, где обитала семья из пяти человек.
Отработав три года, Алиса устроилась на курсы программистов, которые с успехом и закончила. Познакомились мы с ней в "Стивенс Ассошиейтс", крупной архитектурной компании, в которой мы оба служили. Одинокие и неустроенные (я приехал в Нью-Йорк из захолустного городка Толело, что в штате Огайо), мы приглянулись друг другу с первого взгляда и год спустя поженились.
Алиса всей душой мечтала об обители посреди зелени или, хотя бы - о крохотном собственном садике. Поэтому, сложив свои скудные сбережения, мы внесли первый взнос за домик в Телтоне. Будущее нас не особенно тревожило мы были молоды и преисполнены самых радужных надежд и смелых замыслов. Детей мы обожали и решили, что заведем их целую кучу, чтобы отдать им всю любовь и тепло, которых были лишены сами в собственном детстве.
Однако прошло почти четыре года, а дети не появлялись. Мы потратили уйму денег на врачей и специалистов, но, кроме заверений, что у нас с женой все в полном порядке, так ничего от них и не дождались.
Когда появилась на свет Полли, ситуация была критической - жизнь Алисы висела на волоске. Пришлось делать кесарево сечение, после которого развились осложнения, заставившие Алису провести в больнице ещё пять недель. Врачи уверяли, что больше детей у нас не будет. Увы, жизнь подтвердила их правоту.
* * *
На службу я опоздал на целых двадцать минут. Фриц Мейсон съехидничал по этому поводу, а я ответил колкостью. Он удивленно заметил, что уж больно я обидчив сегодня. В ответ я уже в совсем резкой форме послал его к дьяволу.
Фриц метнул на меня удивленный взгляд, но я смолчал. Я прекрасно понимал, что должен извиниться или хотя бы объяснить причину своего раздражения, но так и не собрался с духом. Пришпилив к доске ватманский лист, я погрузился в изучение планов. Из оцепенения меня вывел голос Фрица:
- Что случилось, Джонни?
- Что? - встрепенулся я.
- Ты уже десять минут таращишься на этот план.
- Неужели?
- Я просто забеспокоился...
В этот миг зазвонил телефон. Фриц снял трубку, потом протянул её мне.
- Тебя, Джонни, - сказал он.
Я поднес трубку к уху.
- Алло?
Молчание.
- Алло! - сказал я. - Потом, ещё громче: - Алло!
Я уже собрался было положить трубку, когда незнакомый гортанный голос прохрипел:
- Кэмбер?
- Да, это Джон Кэмбер, - произнес я. - А кто это говорит?
- Ты меня не знаешь, Кэмбер. Старик был мой отец.
- Какой старик? Вы уверены, что вам нужен именно я? Меня зовут Джон Кэмбер.
- Я знаю, Кэмбер.
- Так чего вы от меня хотите? Кто вы?
- Моя фамилия Шлакман. Это тебе о чем-нибудь говорит?
У меня перехватило дыхание. Я беспомощно оглянулся на Фрица, который смотрел на меня в упор. Перехватив мой взгляд, он потупил глаза и погрузился в работу.
- Шлакман, - повторил гортанный голос.
- Да...
- Ганс Шлакман.
- Чего вы хотите? - пролепетал я.
- Я хочу с тобой поговорить, Кэмбер.
- О чем?
- О делах, Кэмбер. О разных делах.
- Мне не о чем с вами разговаривать. Как я узнаю, что вы тот, за кого себя выдаете?
- Поверь уж мне на слово, Кэмбер. Что случилось со стариком? Он упал? Его кто-нибудь столкнул? Расскажи мне, как он кончил.
- Я не могу говорить с вами по телефону.