Мать рассказывает, что после этого им жилось предельно туго, но я была тогда совсем маленькой и, разумеется, ничего не могла заметить: горячая пища у меня была, платья и туфли были, а о чем шептались отец с матерью на кухне, уложив меня в кроватку, оставалось для меня тайной. Но сейчас, глядя на руки матери, я понимаю, что она подразумевает под этим «жить предельно туго». Она разделывала речных устриц вручную вместе с отцом и его работником.
Так что лет пять-шесть им приходилось туго, а когда дело вроде бы пошло на лад и моему отцу засветили кое-какие барыши и, может быть, еще через пару лет мы и впрямь выбились бы в люди, появился человек по имени Мартин Мэгпи. Я бы никогда не забыла это имя, даже если бы оно не звучало настолько по-идиотски. Он прибыл к нам с кожаным портфелем, прибыл в костюме за четыреста долларов и объявил о том, что право на рыболовство, на сбор перламутра и на добычу полезных ископаемых принадлежит каким-то людям с Востока.
Короче говоря, отец обратился в суд и начал тяжбу. В конце концов ему навязали некое соглашение. Так или иначе, пока дело переходило из одного суда в другой, работать на реке он все равно не мог. Адвокаты раздели его догола. При всем своем упорстве он этого не вынес. Он потерял дело, продал за какие-то гроши все свое оборудование заклятым врагам и вернулся на те несколько акров, что еще оставались у него в Банте.
Строго говоря, все это не имело особенного значения. Как я сказала, произошла пластиковая революция – и вслед за моим отцом разорился этот чертов Мэгпи, да и все остальные тоже.
– Значит, он принялся фермерствовать на оставшемся клочке земли?
Она неожиданно горько рассмеялась.
– А вам известно, что в Айове ежегодно производится гигантское количество попкорна?
– Нет, я не знал этого, – ответил Свистун.
– Очередной великий замысел моего папаши оказался связан с попкорном. Он решил выращивать цветную кукурузу.
– Да, мне такая попадалась.
– Нет, вы такого не видели. Вам попадался попкорн, выкрашенный естественными красителями. Но Джесси Рейнбеку хотелось совсем иного. Его кукуруза должны была, произрастая, расцветать всеми цветами радуги. И мне эта мысль даже нравится. Но тогда мне было двенадцать – и что я понимала? Ему понадобилось всего три года на то, чтобы разориться окончательно, но к этому времени я давно от них уехала.
– И он все-таки вернулся на землю?
– Да земли-то у нас уже никакой не осталось. Ему было пятьдесят, а выглядел он на все девяносто. И дело не в том, что он был, допустим, лентяем. Напротив, он был готов трудиться не покладая рук. Но упрям. Упрям и глуп. Мечтатель, всю жизнь потративший на бесплодные мечтания. Землю он продал. Им с матерью пришлось жить на чужой квартире, пока все мои братья и сестры не разъехались кто куда. И тогда мать уехала в город. В Кедар-Рэпидс. Именно так она себе представляла большой город. И на этот раз отец, конечно же, перебрался туда следом за нею. Попытался найти работу. В Кедар-Рэпидсе они занялись изготовлением мебели. В чем он ровным счетом ничего не смыслил. Прожив там с ним немного, мать отправилась разыскивать меня, во всяком случае, она внушила отцу именно это. И мы стали делать вид, будто нам вдвоем страшно весело. Хотя чего уж тут веселого, когда приходишь в бар вдвоем с родной матерью. Когда отец заявился за нею и туда, в Венис, я воспользовалась удобным поводом и смылась в Голливуд.
Когда она замолчала, за этим молчанием ему почудились многие темные воронки и водовороты, многие ямы и пропасти. И все это промелькнуло сейчас у нее на лице, вынырнув из забвения, как внезапно всплывшие утопленники.
– А когда, собственно говоря, вы были у них в последний раз? – спросил Свистун.
В глазах у нее вспыхнуло сожаление.
– С тех пор прошло четыре года, Уистлер. Вот поэтому мне и страшно.
Он включил музыку. И дальше они ехали в молчании. Прибыв на место, Свистун начал оглядываться, где бы припарковаться.
Венис соответствует представлениям о рае небесном двенадцатилетнего анархиста.
Загорелые люди с клоунски размалеванными лицами, полуобнаженные колдуньи в бикини, накачавшись молодым вином, отдыхают после бурной ночи, лежа на песчаном пляже.
Проститутки занимаются своим промыслом прямо на набережной, по которой прохаживаются клеящиеся молодчики.
Пожилые еврейские парочки сидят в шезлонгах под раскладными зонтами, спасаясь от солнца, в поисках которого они и прибыли сюда, за три тысячи миль от Бруклина и от Бронкса. Их приверженность Венису, где разбой и кражи являются столь повседневными, что самые правоверные боятся исполнять предписания, связанные с субботой, удивляет всех, кроме самих евреев. Если вы спросите у них, не хочется ли им вернуться на Восточное побережье, они ответят: да, но только в том случае, если нам возвратят молодость.
Налетчики, культуристы, красотки-купальщицы, монашки в сутанах с короткими рукавами, пейсатые раввины в лихо заломленных плоских шляпах, конькобежцы на роликах, бытовые и профессиональные убийцы – на всех лежит печать одинакового загара, у всех шелушатся носы, а на плечах поблескивает втертый крем.
Вольные художники, живущие эпизодическими обещаниями и вечными надеждами, проигрывают здесь затяжную битву землевладельцам, стремящимся заселить каждый квадратный ярд дилерами и брокерами, сбегающими в этот рай из лос-анджелесского ада. В результате каждый коттедж обрастает бесчисленными пристройками, каждая лавочка превращается в шикарный бутик, полный латиноамериканских товаров.
Практически на каждой крыше появляется роскошный – тысяч на двести долларов – пентхаус, на балконе которого полуобнаженные разведенки ухаживают за цветами, прикидывая процентную вероятность сиюминутного изнасилования.
Свистун припарковал машину у огромного жилого массива: на стоянку здесь не могла бы присесть и птица.
Правда, практически рядом находилась и огромная совершенно пустая стоянка, вывеска которой извещала о том, что за сутки тут берут десять долларов. Свистун пожертвовал бы этой суммой, но к стоянке почему-то не было удобного подъезда.
– Запру, и ладно, – пробормотал он. И, обратившись к Нелли, сказал: – Нажмите на кнопку и вылезайте.
Высокий загорелый парень лет двадцати, подойдя к машине, утер сопливый нос голой рукой.
– Надо было вам ехать на стоянку, – сказал он. – А это место все равно зарезервировано.
– За кем это?
Парень, нагнувшись, заглянул под машину, словно в надежде обнаружить там россыпи червонного золота.
– Должно быть, это последнее место для парковки, оставшееся свободным во всем Венисе.
– И ты его хозяин?
– Нет, что вы! Но я работаю на хозяина.
– Подо что?
– В каком смысле подо что?
– Под процент или за жалованье? Как это у вас организовано?
– Мне позволяют спать вон там, у стены.
– Ну, и подкармливают, наверное?
– Что-то вроде, – произнес парень столь обиженно, словно именно Свистун был в ответе за его незадачливую судьбину.
– Значит, тебе сегодня повезло, – сказал Свистун.
– В каком смысле? Свистун сунул ему двадцатку.
– Но… – начал было парень.
– Понял.
Свистун отобрал у него двадцатку и дал взамен две десятки.
Парень при всем своем унынии улыбнулся. Чуть было не сказал «спасибо», однако в последний момент раздумал, отвернулся и помчался прочь. Ему не терпелось найти торговца наркотиками и прикупить у него на два укола.