Выбрать главу

— Да, — сказала Алиса. — Она иногда бывала у нас на обед.

Она испуганно замолчала, но Черепаха Квази не смутился.

— Не знаю, что ты хочешь этим сказать, — заметил Черепаха Квази, — но раз вы так часто встречались, ты, конечно, знаешь, как она выглядит...

— Да, кажется, знаю, — сказала задумчиво Алиса. — Хвост во рту[68], и вся в сухарях.

— Насчет сухарей ты ошибаешься, — возразил Черепаха Квази, — сухари все равно смылись бы в море... Ну а хвост у нее, правда, во рту. Дело в том, что...

Тут Черепаха Квази широко зевнул и закрыл глаза.

— Объясни ей про хвост, — сказал он Грифону.

— Дело в том, — сказал Грифон, — что она очень любит танцевать с омарами. Вот они и швыряют ее в море. Вот она и летит далеко-далеко. Вот хвост у нее и застревает во рту — да так крепко, что не вытащишь. Все.

— Спасибо, — сказала Алиса. — Это очень интересно. Я ничего этого о треске не знала.

— Если хочешь, — сказал Грифон, — я тебе много еще могу про треску рассказать! Знаешь, почему ее называют треской?

— Я никогда об этом не думала, — ответила Алиса. — Почему?

Треску много, — сказал значительно Грифон.

Алиса растерялась.

— Много треску? — переспросила она с недоумением.

— Ну да, — подтвердил Грифон. — Рыба она так себе, толку от нее мало, а треску много.

Алиса молчала и только смотрела на Грифона широко раскрытыми глазами.

— Очень любит поговорить, — продолжал Грифон. — Как начнет трещать, хоть вон беги. И друзей себе таких же подобрала. Ходит к ней один старичок Судачок. С утра до ночи судачат! А еще Щука забегает — так она всех щучит. Бывает и Сом — этот во всем сомневается... А как соберутся все вместе, такой подымут шум, что голова кругом идет... Белугу знаешь?

Алиса кивнула.

— Так это они ее довели. Никак, бедная, прийти в себя не может. Все ревет и ревет...

— Поэтому и говорят: «Ревет, как белуга»? — робко спросила Алиса.

— Ну да, — сказал Грифон. — Поэтому.

Тут Черепаха Квази открыл глаза.

— Ну хватит об этом, — проговорил он. — Расскажи теперь ты про свои приключения.

— Я с удовольствием расскажу все, что случилось со мной сегодня с утра, — сказала неуверенно Алиса. — А про вчера я рассказывать не буду, потому что тогда я была совсем другая.

— Объяснись, — сказал Черепаха Квази.

— Нет, сначала приключения, — нетерпеливо перебил его Грифон. — Объяснять очень долго.

И Алиса начала рассказывать все, что с нею случилось с той минуты, как она увидела Белого Кролика. Сначала ей было немножко не по себе: Грифон и Черепаха Квази придвинулись к ней так близко и так широко раскрыли глаза и рты; но потом она осмелела. Грифон и Черепаха Квази молчали, пока она не дошла до встречи с Синей Гусеницей и попытки прочитать ей «Папу Вильяма». Тут Черепаха Квази глубоко вздохнул и сказал:

— Очень странно!

— Страннее некуда! — подхватил Грифон.

— Все слова не те, — задумчиво произнес Черепаха Квази. — Хорошо бы она нам что-нибудь почитала. Вели ей начать.

И он посмотрел на Грифона, словно тот имел над Алисой власть.

— Встань и читай «Это голос лентяя», — приказал Алисе Грифон.

— Как все здесь любят распоряжаться, — подумала Алиса. — Только и делают, что заставляют читать. Можно подумать, что я в школе.

Все же она послушно встала и начала читать. Но мысли ее были так заняты омарами и морскою кадрилью, что она и сама не знала, что говорит. Слова получились действительно очень странные.

Это голос Омара[69]. Вы слышите крик? — Вы меня разварили! Ах где мой парик? И, поправивши носом жилетку и бант, Он идет на носочках, как лондонский франт.
Если отмель пустынна и тихо кругом, Он кричит, что акулы ему нипочем, Но лишь только вдали заприметит акул, Он забьется в песок и кричит караул!

— Совсем непохоже на то, что читал я ребенком в школе, — заметил Грифон.

— Я никогда этих стихов не слышал, — сказал Квази. — Но, по правде говоря, — это ужасный вздор!

Алиса ничего не сказала; она села на песок и закрыла лицо руками; ей уж и не верилось, что все еще может снова стать, как прежде.

— Она ничего объяснить не может, — торопливо сказал Грифон.

И, повернувшись к Алисе, прибавил:

— Читай дальше.

— А почему он идет на носочках? — спросил Квази. — Объясни мне хоть это.

вернуться

68

«Когда я это писал, — признался Кэрролл, — я думал, что это действительно так; однако позже мне сказали, что рыботорговцы пропускают хвост через глазное отверстие, а вовсе не засовывают его в рот» (см.: Stuart Collingwood. The Life and Letters of Lewis Carroll. P. 402). — Прим. М. Гарднера.

вернуться

69

Первая фраза в этом стихотворении вызывала в памяти викторианских читателей библейское выражение «голос горлицы» (Песнь Песней. II. 12: «Цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей»). На деле, однако, «Голос Омара» пародирует унылое стихотворение Исаака Уоттса «Лентяй» (см. прим. 17), которое, конечно, хорошо знали читатели Кэрролла.

Это голос лентяя. Вот он застонал: «Ах зачем меня будят! Я спал бы да спал». Как скрипучие двери на петлях тугих, Он, кряхтя, повернулся в перинах своих. Ах еще полежать да еще подремать! — Так привык он и дни, и недели терять. А как встанет — по дому шатается он, И плюет в потолок, и считает ворон. Шел я садом его и грустя наблюдал: Лопухом и крапивою сад зарастал, И одежда на нем превратилась в тряпье, И до нитки он прожил наследство свое. Я его навестил: я увидеть хотел, Что он взялся за дело, что он поумнел. Но рассказывал он, как поел, как поспал, А молиться не думал и книг не читал. И сказал я душе: о, печальный урок! Ведь таким же, как этот, я сделаться мог. Но друзья помогли мне беды избежать — Приучили трудиться и книги читать.

Бурлеска Кэрролла на вирши Уоттса существовала в нескольких вариантах. До 1886 г. во все издания «Алисы» входила первая строфа из четырех строк и вторая строфа, прерываемая после второй строки. Кэрролл дописал вторую строфу для опубликованной в 1870 г. книги Уильяма Бойда «Песни из “Алисы в Стране чудес”» (William Boyd. Songs from «Alice in Wonderland»). [...]

B 1886 г. Кэрролл дописал последние четыре строки стихотворения, значительно изменив в то же время вторую строфу. В этом виде она и появляется во всех последующих изданиях «Алисы». Некий викарий из Эссекса, как ни трудно сейчас в это поверить, прислал письмо в «Сент-Джеймз газетт», в котором обвинял Кэрролла в богохульстве — из-за библейской аллюзии в первой строке стихотворения. — Прим. М. Гарднера.