Алиса в Стране чудес и в Зазеркалье [Литературные памятники. изд. Наука 1978 г.]

— Что это ты выдумываешь? — строго спросила Гусеница. — Да ты в своем уме?

— Не знаю, — отвечала Алиса. — Должно быть, в чужом. Видите ли…

— Не вижу, — сказала Гусеница.

— Боюсь, что не сумею вам все это объяснить, — учтиво промолвила Алиса. — Я и сама ничего не понимаю. Столько превращений в один день хоть кого собьет с толку.

— Не собьет, — сказала Гусеница.

— Вы с этим, верно, еще не сталкивались, — пояснила Алиса. — Но когда вам придется превращаться в куколку, а потом в бабочку, вам это тоже покажется странным.

— Нисколько! — сказала Гусеница.

— Что ж, возможно, — проговорила Алиса. — Я только знаю, что мне бы это было странно.

— Тебе! — повторила Гусеница с презрением. — А кто ты такая?

Это вернуло их к началу беседы. Алиса немного рассердилась — уж очень неприветливо говорила с ней Гусеница. Она выпрямилась и произнесла, стараясь, чтобы голос ее звучал повнушительнее:

— По-моему, это вы должны мне сказать сначала, кто вы такая.

— Почему? — спросила Гусеница.

Вопрос поставил Алису в тупик. Она ничего не могла придумать, а Гусеница, видно, просто была весьма не в духе, так что Алиса повернулась и пошла прочь.

— Вернись! — закричала Гусеница ей вслед. — Мне нужно сказать тебе что-то очень важное.

Это звучало заманчиво — Алиса вернулась.

— Держи себя в руках! — сказала Гусеница.

— Это все? — спросила Алиса, стараясь не сердиться.

— Нет, — отвечала Гусеница.

Алиса решила подождать — все равно делать ей было нечего, а вдруг все же Гусеница скажет ей что-нибудь стоящее? Сначала та долго сосала кальян, но, наконец, вынула его изо рта и сказала:

— Значит, по-твоему, ты изменилась?

— Да, сударыня, — отвечала Алиса, — и это очень грустно. Все время меняюсь и ничего не помню[13].

— Чего не помнишь? — спросила Гусеница.

— Я пробовала прочитать «Как дорожит любым деньком…», а получилось что-то совсем другое, — сказала с тоской Алиса.

— Читай «Папа Вильям»^{a}, — предложила Гусеница.

Алиса сложила руки и начала:

— Папа Вильям, — сказал любопытный малыш, —[14]
   Голова твоя белого цвета.
Между тем ты всегда вверх ногами стоишь.
   Как ты думаешь, правильно это?

— В ранней юности, — старец промолвил в ответ, —
   Я боялся раскинуть мозгами,
Но, узнав, что мозгов в голове моей нет,
   Я спокойно стою вверх ногами.

— Ты старик, — продолжал любопытный юнец, —
   Этот факт я отметил вначале.
Почему ж ты так ловко проделал, отец,
   Троекратное сальто-мортале?

— В ранней юности, — сыну ответил старик, —
   Натирался я мазью особой.
На два шиллинга банка — один золотник,
   Вот, не купишь ли банку на пробу?

— Ты немолод, — сказал любознательный сын, —
   Сотню лет ты без малого прожил.
Между тем двух гусей за обедом один
   Ты от клюва до лап уничтожил.

— В ранней юности мышцы своих челюстей
   Я развил изучением права,
И так часто я спорил с женою своей,
   Что жевать научился на славу!

— Мой отец, ты простишь ли меня, несмотря
   На неловкость такого вопроса:
Как сумел удержать ты живого угря
   В равновесье на кончике носа?

— Нет, довольно! — сказал возмущенный отец. —
   Есть границы любому терпенью.
Если пятый вопрос ты задашь, наконец,
   Сосчитаешь ступень за ступенью!

— Все неверно, — сказала Гусеница.

— Да, не совсем верно, — робко согласилась Алиса. — Некоторые слова не те.

— Все не так, от самого начала и до самого конца, — строго проговорила Гусеница.

Наступило молчание.

— А какого роста ты хочешь быть? — спросила, наконец, Гусеница.

— Ах, все равно, — быстро сказала Алиса. — Только, знаете, так неприятно все время меняться…

— Не знаю, — отрезала Гусеница.

Алиса молчала: никогда в жизни ей столько не перечили, и она чувствовала, что теряет терпение.

13

Все время меняюсь и ничего не помню. — По мнению П. Хита, Гусеница придерживается взгляда Локка на неизменность личности, которая прежде всего выражается в устойчивости памяти. Личность осознает себя как таковую, поскольку помнит собственное прошлое и способна оживлять в памяти своей личный опыт.  — Прим. Н. Д.

14

Папа Вильям… — Эта пародия послужила образцом для стихотворения «Льюис Кэрролл» Элинор Фарджон, известной детской писательницы Англии (1881–1965).

— Мистер Доджсон, — сказал любопытный малыш,    Я на лбу твоем вижу морщины. Но так остро и весело ты говоришь!    В чем же дело? Открой мне причину. — В ранней юности, — Доджсон ему отвечал, —    Математиком был я, признаюсь, Чтобы разум мой робким, как Кролик, не стал    Или диким, как Мартовский Заяц. — Ты мудрец, Льюис Кэрролл, — продолжил малыш, —    В древнем Колледже ты обитаешь. Но, коль разум твой ясен, как ты говоришь, —    Ты, должно быть, истории знаешь? — В ранней юности, — Кэрролл ему отвечал, —    Я рассказывал много, не спорю. И тогда-то мой ум, как ребенок, играл.    Так послушайте пару историй.

Прим. Н. Д.