Я помню этот синий путь,
Хоть годы говорят: забудь!
«Алиса в Зазеркалье»Немазанная телега хрумкнула ободьями и голосом человека, надкусившего кислое яблоко, известила:
— Моффичи и гости столицы!..н-ну и гадость… В здоровом теле здоровый дух! Не прыгайте на ходу в тачанки, не допускайте детей к чебуречной. Если вы потерялись, встречайтесь в центре ВДНХ у фонтана Дружбы… отрава… Приезжие, не зная броду, не суйтесь в воду… тьфу! Не лезьте к девушкам — они накрашены!..
«Betise[1], медам! — оценил сообщение Иван Репнёв, несостоявшийся офицер и незадачливый литератор. — На какую девушку после чебуречной потянет? Jamais[2], медам?».
— Паф-фчаряю! — прошамкала сквозь яблочко объявляющая. — В чэнтре, у фонтана! — И, постучав огрызком по микрофону, для тугоухих, что ли, претенциозно дополнила: — Вниманию родителей, потерявших Алису! Вас ждут в дежурной комнате павильона Гармоничной личности. Девочка хнычет и очень… очень надеется…
«Ловушка! — предметно заволновался Репнёв: в свои тридцать два года он не раз уже был обведен вокруг пальца. — Знаем мы этот «павильон». Личность не может быть гармоничной. «Jamais[3], madame!».
Впрочем, стоп! Надо же объясниться, почему герой наш путал сон и явь, мешал испанский с французским, и с чего вдруг он, значась в картотеке Лубянки бездетным, так задёргался, не по-советски отверг гармоничность при одном лишь упоминании об Алисе-девочке.
Репнёв Иван Алексеевич, 1932 Москва, русский, б/п, МГИМО, испанским-французским; нет, не привлекался, не имеется…
Человеку с такими манерами приличествует исправно являться в дипломатическую высотку на Смоленской либо в престижное здание бывшего страхового общества «Россия». А ежели дописать на манжетах «Колчаку не служил», «в басмачах не значился», «в плену не был», то такому не грех потрудиться и в странах с твёрдой валютой.
Однако к печальному гробовому моменту всеуспешный по всем пунктам Иван Алексеевич, взяв неловко в пример Ивана Сергеевича, нигде не служил, чёрте чем занимался без поместья и Виардо. То есть денежно бедствовал и, не строя валютных видов, сочинял повесть «Алиса в Стране Советов»… Нонсенс, естественно! И чтоб опасную тень на прочих выпускников института Международных отношений не бросить, остаётся разве признать Ивана лазутчиком или человеком случайным, хотя, конечно, в спланированной стране случайностей быть не должно. Они раздражают. Требуют объяснений. И мы их покорно дадим.
Не вызови сборная айсоров Москвы на смертельный, можно сказать, поединок непобедимую среди артелей команду «Сармак», Иван никогда бы не просочился в ампирное здание бывшего царского лицея. О каком-то МГИМО он и думать не думал. Как человек ходовой, он безусловно слышал, что где-то на Крымской набережной будто бы обучают держать вилку в левой, нож в правой и не чавкать, когда за столом дамы и господа из враждебных стран. Но поскольку сам он прекрасно владел, что с правой, что с левой, клееным кием и «пушечным», как говорится, ударом с обеих ног по воротам, так и считал дополнительное образование пустым, петрушечным.
В шестнадцать лет он уже имел два паспорта — действительный и досрочный, по которому с четырнадцати значился взрослым «карликом» и благополучно играл за денежную и тщеславную артель сомнительных инвалидов.
То была не отмеченная истпартом пора послевоенного инвалидного нэпа — иголки, кепки-букле, утиль, гуталин, плиссе-гофре, пуговицы, уйди-уйди, пластинки «на рёбрах», бенгальские огни, утиль и резинка для лифчиков, фильдеперса и трусов «ночь шахтёра».
Смейтесь, если охота, но вся эта чепуховина оборачивалась для мнимых карликов, зрячих слепцов и ложных глухонемых самоварным золотом, чернобурками, кузнецовским фарфором, голубыми, княжеского происхождения камнями и подлинниками Айвазовского. И всё же главным увлечением, криком души для них оставался футбол. И когда королям утиля, их команде «Сармак» был брошен наглый вызов айсоров, взволновалась вся деловая Москва.
Матч был назначен на первый понедельник апреля, в три часа пополудни. Уже с утра в этот день не работала и не отдыхала ни одна артель. Опустели бильярдные столы в парке Горького. Осиротели кабинеты в Сандунах. А к обеду остановилось движение трамваев в узкой кишке Самарского переулка. Сюда, на всеизвестный своей женской хоккейной командой стадион «Буря» устремились такси, внавалку набитые шумными артельщиками, кокотками, телохранителями и казачками с туесками — подать «карликам» для согрева звёздного коньячку, ну, и рыбца соответственно, окраплённого благородно лимоном. Пожаловали на сабантуй и представители вольных, довольно пёстрых профессий — трамвайный щипач[4] Пианист, знаменитый брючник Пифа (Пифагор), всеизвестный стукач Шура-Семиглазка. И вообще, насколько матч будоражил цвет общества, можно было уже по тому судить, что отменили свои дневные сеансы самолюбивая куртизанка Марго — четыреста за приём, гомеопат Клеинский — пятьсот, и блистательный адвокат Буре, чей дневной гонорар, право же, был просто неприличен.