Мы все кружились, кружились, кружились. Я сильнее сжала руку Эммы.
— Алиса, — заплакала она.
— Все хорошо, все хорошо, — как заведенная повторяла я. Мир крутанулся, превратился в размытое пятно… машина накренилась… отец выругался… мама ахнула… машина накренилась сильнее… сильнее…
«Замри!»
Помню, мы с Эм любили играть в эту игру. Врубали на полную катушку рок на нашем айподе и дергались, как припадочные. Потом одна из нас кричала «замри!», и мы резко обрывали танец, застывая на месте, и старались не рассмеяться, пока кто-то не кричал волшебное слово…
«Танцуй!»
Как бы мне хотелось заорать тогда «замри!», переделать сценарий, пересадить действующих лиц. Но ведь жизнь не игра, правда?
«Танцуй!»
Машина взлетела в воздух… перевернулась… рухнула на дорогу вверх тормашками… и снова перевернулась. Скрежет покореженного металла, звон разбившегося стекла, крики боли наполнили воздух. Меня мотало на сидении, мозг превратился в вишневое желе, я наталкивалась на какие-то предметы, пока из меня не выбило дух.
Когда мы наконец остановились, я была настолько оглушена, сбита с толку, что мне казалось, будто машина все еще движется. По крайней мере, крики прекратились.
Я ничего не слышала, только в ушах немного звенело.
— Мам? Пап? — Пауза. Тишина. — Эм? — Снова никакого ответа.
Я нахмурилась, огляделась. Все вокруг было словно в дымке, что-то теплое и мокрое текло по лицу, глазам, но предметы я различала вполне ясно.
И то, что я увидела, совершенно уничтожило меня.
Теперь уже закричала я.
Мама, вся располосованная осколками, залитая кровью.
Эмма, безжизненно обвисшая на своем сидении, голова вывернута под странным углом, щека разорвана.
Нет. Нет, нет, нет.
— Папа, помоги. Нужно их вытащить!
Тишина.
— Пап?
Я осмотрелась внимательнее — и поняла, что его нет в машине. Лобовое стекло вылетело, и отец неподвижно лежал на осколках в нескольких метрах от нас. Вокруг него в свете фар стояло трое людей.
Нет, это не люди. Они просто не могли ими быть. Обвисшая рябая кожа, грязная, порванная одежда. Колтуны на покрытых пятнами «скальпах», и зубы… такие острые… и эти твари… кидались на моего отца и исчезали внутри него, лишь чтобы вновь появиться секундой позже и… и пожирали его.
«Монстры».
Я боролась с ремнями, отчаянно желая вытащить и спрятать Эм — Эм, которая не двигалась и не плакала, — изо всех сил пытаясь добраться до отца, помочь ему. В запале я ударилась виском обо что-то твердое и острое. Жуткая боль вспыхнула в голове, но я продолжала бороться, даже когда уже не было сил… в глазах потемнело…
Баю-бай, Алиса. Больше я ничего не помнила.
По крайней мере, на какое-то время…
Глава 2
Море крови и слёз
Они мертвы. Моя семья мертва. Ушла туда, откуда нет возврата. Я поняла это, как только очнулась на больничной койке, а склонившаяся надо мной медсестра отказалась говорить, где они, старательно избегая моего взгляда.
Когда же пришел доктор с ужасными новостями, я просто отвернулась и закрыла глаза. Это всего лишь сон. Страшный сон, а стоит мне проснуться, и мы снова все вместе будем жить дальше.
Но время шло, а я все не просыпалась.
Между тем выяснилось, что в автокатастрофе, в которой погибли мама, папа и… и… (я не могла о ней вспоминать. Просто не могла!) Уф… иными словами, при аварии, в которой погибла моя семья, я почти не пострадала. Сотрясение мозга, пара сломанных ребер, вот и все. И знаете, это казалось таким несправедливым! Мне следовало бы быть разодранной в клочья, как мама. Загипсованной с головы до ног. «Да что угодно!»
А вместо этого, не считая ушибов и пары царапин, я была в полном порядке.
В порядке. Ну да, как же.
Несколько раз приходили мамины родители, горько оплакивая потерю близких. Я виделась с ними за пару недель до аварии, когда мама повезла меня и… (мой подбородок задрожал, но я упрямо стиснула зубы, чтобы унять дрожь) когда мама повезла нас к ним в гости. Мы пробыли у бабушки с дедушкой несколько часов — вполне достаточно, чтобы пообедать и вдоволь наболтаться о всякой чепухе.
Хотя бабуля с дедулей всегда очень хорошо ко мне относились, любимицей их я точно не была. Наверное, слишком напоминала им своего отца, которого они никогда не считали достойным их единственной дочери.