— Я считаю, что Банжамин не хватало внимания, пока я был в отъезде. И да, эти два месяца врачи боролись за мою жизнь. Хотелось бы, чтобы ты поняла это. А пока я побуду с дочкой. С тобой у меня будет куча времени, а она растёт.
Я подождал, когда она нехотя кивнёт и отвернулся, проходя в детскую. Напоследок не могло произойти адекватного, и жёнушка моя это доказала, шепча, когда я уже находился внутри спальни.
— Значит, с медсестрой.
— А ты не страшный, — разворошила меня Банжамин, когда вошёл в детскую.
— С чего бы это? — теперь надо сконцентрироваться на девочке.
— Ну, с маской ходишь. Высокий очень, — искала она во мне «пугающие» моменты.
— Чего нынче дети боятся.
— А ты меня удочерил? — увидела моё непонимание. — Ты назвал меня дочкой. Или ты имел в виду другую? — поникла она.
— Нет у меня никого, — спокойно поправил её суждения обо мне. Грустно, что это было настоящими реалиями. — Если хочешь, будешь мне дочкой, но предупреждаю… потом я покину этот дом, — натужно сглотнул я.
— Да, я согласна, мне здесь не нравится. Темно и пыльно. Буду жить с тобой в другом месте. Алистер, я не понимаю, что тут делаю. Живу? Живу. Но это не мой дом. Больше меня пугаешь не ты, а моя мама. Если я ужилась с ней, то с тобой точно получится. Я подожду, пока ты меня отсюда не заберёшь. Я терпеливая. Буду ждать вечность!
— Постой же, вечность ты моя, — я вытер её слёзки об одеяло и посмотрел в окно — ночь. — Поздно, ты должна ложиться спать. Не хочу показаться грозным отцом, но надо.
— Ещё поговорим, — подобно командиру, бросила Банжамин.
— О чём?
— Какой твой любимый цвет?
— Тебя не интересует, кто я? Зачем вообще пришёл? Чужой ли я? Нет? — она отрицала все мои предложения, но алиби я уже подготовил на крайний случай. — Ладно, серый, — подкинул ей рандомный цвет для размышлений, но её не удивил мой ответ, однако Банжамин не расстраивалась. — Иди чисть зубы и спать. Давай-давай.
Банжамин вышла, и я без сил повалился на кровать, наблюдая, как за окном постепенно становится всё больше звёзд. Звёзды везде красивые, но тут так всё обыденно, что даже странно во всей этой обычности находиться. Я не про интерьер, а про атмосферу — она прогнившая. Как у любого простого живого. Я не вдыхаю, но при первом шаге догадался, что здесь нечем дышать. Обстановка пропитана старостью людского бытия. Может, и физической старостью, но не тем в общем понимании. Сама душа человека прогнила и сдохла. И всё.
Нет чего-то настоящего. Не буду напоминать про Жака да Шарлотт, но даже Банжамин не выкарабкалась из омута тины, ей придётся приложить небывалые усилия, чтобы измениться. Ведь и глаза у всех них не выдают живого. Редко когда в подобных семьях рождается экземпляр, и этой ни гроша не светит.
Я шаток в своём мнении насчёт нахождения в детской фото, но попробовать всё-таки стоит. Я решил не рыться и попытать удачу единожды, открыв лишь одну задвижку тумбочки напротив изножья.
Предчувствие, что в этом доме не найдётся полезных мне фотографий. Да хоть чего-то полезного.
Я открываю этот ящик Пандоры, и…
Ни кошачьих слёз. Вот ни одной.
Ещё темно так, что не разглядишь. Просто тень. Я включаю свет и вновь подхожу к нему, садясь на колени. Как и твердил ранее — пустота. Деревянное дно.
А-а! Сколько мне ещё будет не везти? Столько проколов и ни одной награды, утешающего приза, бумажки с моим именем, наконец. Разве этого я истинно заслуживаю? Просто не могу вникнуть в то, почему я появился именно в этой квартире. Шарлотт ни левым, ни правым боком не заслуживает моего появления. Успокаивать недостойных ни в чём людей я не обязан, работать — тоже. Меня обвиняют за неверность. На меня накинулись. Мне предъявили условия на то, что я буду жить с человеком. А я пробыл в этом городе меньше дня. Это не говорит о том, что я принимаю их проявления неблагодарной человечности на себя, перевожу на собственную личность. Это как раз-таки выставляет их уязвимыми, неблагодарными, глупыми: они приняли меня за своего! Как глазок должен замылиться, чтобы перепутать человека. Если бы не моя схожесть с Жаком, меня бы поимели сразу же. Шарлотт. Она бы точно попыталась что-нибудь со мной вытворить — я бы оставил Напоминание. Потом бы пришли Жак и Банжамин и прогнали меня публично. Я могу следить за клиентом, применяя исключительно слух, а так совсем не пойдёт. Я бы объяснил сначала Шарлотт, кто я, приласкал и уверил, что всё будет хорошо, даже бы если не поверила в сказанное мною. У меня всегда, всегда получалось.
Потому что я не примитивное существо и умею лавировать. Как-то упоминал, что можно находиться от клиента дальностью в километрах, в ста километрах. А у меня такого не было. В одном помещении — да, в разных городах — нет. Я не пользовался этой привилегией. До последнего бился за внимание клиента.
Но вдруг образ Жака сыграл со мной злую шутку.
Что-то отвлекло меня, и я снова пялился в пустой ящик. Как скучно. Я закрыл его, но оттуда вышел интересный звук. Не скрип, что-то повесомее. Открываю — ни листочка. Ни железной стружки, ни иголки, покоцанного грифеля. На что я надеялся. Не теряя веры (ага, как же), опускаю внутрь руку и глажу деревянную поверхность. В дальнем уголке я нащупал… грифель? Вы издеваетесь? Я умываю руки.
Но это ещё не всё. На моих чёрных перчатках нет характерных для покрошенного грифеля пятен. А я очень-таки надавил на него, но не до хруста… Какой-то слишком он твёрдый.
Проверяю наощупь через перчатки неизвестный объект и беру-таки крошку, посыпав на ладошку. Белые пылинки опали мне на руку, добавляя контраста. Вышло красиво. Достаю теперь крошку побольше и аккуратно кладу. Что-то мне это напоминает. Добавляю к собранному самый большой кусочек и от увиденного медленно раскрываю рот. Вроде бы достал всё.
Материал кусочков мне очень напоминал что-то своё. И я окончательно убедился по цвету, форме, материалу, что это осколки моей маски. Без сомнений.
Пересыпал в карман брюк отколовшиеся составляющие и повернулся вовремя, чтобы успеть принять непринуждённую позу.
— Я готова, — вошла Банжамин.
— Ладно, я пойду, — за этими словами я скрывал, насколько сильно я обескуражен новой находкой.
— Как? — разочарованно спросила она.
— Мне пора. Но я не ухожу навсегда, завтра мы ещё увидимся.
У неё есть утешительный приз, а у меня… Не фиг жаловаться!
— М-м… ты знаешь колыбельные?
— Я? Нет. С чего бы?
Обожаю вопросы живых. Они всегда приносят в мою жизнь нечто новенькое и тренируют меня на фантазию. Я пел песню в караоке — то была прихоть клиента. Это считается за колыбельную? Или мотивчик не тот? Я отжёг в том караоке, как сейчас помню.
— Отец мне никогда не пел, и я подумала, что ты сможешь в отличие от него. Но раз не знаешь, то иди. Извини, что задерживаю.
Эта девчонка проверяет меня? Она бросила мне вызов.
— Я спою тебе. Придумаю на ходу. Ложись. И не смотри так. Ты выиграла.
— Я не этого добивалась, — притворно добавила Банжамин.
— Ага, верю. — И уложил её, а сам устроился с краю.
Без понятия, как я буду тут выкручиваться и придумывать какое-то стихи, выдавая его за открытие искусства. По-иному не выдам. Исключено. Но всё же… я мало что придумывал с рифмой, только когда из меня пышел энтузиазм и хвастался своими знаниями. Красовался. Мне нечего доказывать, но я повёлся. В какой раз. Бесконечность учит лишь забывать про настоящую жизнь, а не сочинять песни.
— Придумываешь? — заметила продолжительную паузу. Мне за неё как-то неудобно.
— Да.
— Может, дать тебе листочек с карандашиком?
— Я не маленький, — огрызнулся я, что вызвало две самые искренние улыбки за сегодня.
Банжамин с нетерпением ждала, когда я сложу слово к слову, и интерес в ней не спадал. Она только распалялась. Ей не поможет колыбельная, если она и дальше будет сверлить меня взглядом. Ах, и кто пнул меня на это? Она же не силками меня тащила, «уговаривая». Она способна на такое варварство. Вы только поглядите на её кровожадный вид! Хлопает ресницами, вся светиться! Хищник… нет, маньяк!