— Меня украли вот оттуда, — он показал ручкой вдаль, где высились дорогие синие строения.
Ах, точно, Бали — это же ещё про отдых. Приезжих должно быть полным-полно с той роскошью, которой напичкан остров для отдыха иностранцев. Остров-курорт. Но не многие проинформированы о том, что коренным жителям тут живётся не так красиво. А некоторым (всем) плевать на них, они же приехали отдыхать, зачем им думать о горах мусора, которые находятся в нескольких километрах от них. Отдыхающих тоже можно понять. Но тут нужно смотреть на ситуацию ровно посередине между трущобами и высотками с чистыми пляжами.
— В городе было слишком много людей, и я потерял маму и папу. Какой-то дядя понял, что я один, закрыл мне рот и утащил. Он спрятал меня в будке и угрожал ножом, но я сбежал. Я не понимаю их языка. И ночь… такая холодная. Я подумал, что заболею. Я умру, и родители меня не найдут.
— Ефим… — я был тронут его рассказом… Пододвинулся к нему и обнял парня так крепко, что тот ухватился за меня и начать рыдать.
Есть особенные дети, которые определяют, с кем можно говорить и плакать, а с кем молчать и плакать. Или я настолько отупел, чтобы верить своим же догадками. Кто знает.
Эти слёзы он скрывал, сбегая и прячась от ужасных людей. Думаю, он изо всех сил сдерживался, чтобы не зарыдать той ночью. Ведь подобное не случается даже с взрослыми, что уж говорить о пятилетке. Это в высшей степени страшно, что он пережил и что ему предстоит пережить за двадцать четыре часа. Главное, что теперь у него есть я, и я смогу его защитить до окончательного момента.
Я давал ему выплакаться, и мне было совершенно всё равно, если я измажусь в грязи: этот мальчик не вечен, в отличие от меня. В пять лет быть похищенным… Он знает о своей будущей смерти, и от этого во мне проступил укол совести. Я заставил Ефима разразиться душераздирающим воем, который не способен издавать обычный ребёнок. Он по-настоящему страдал, а я подбросил дров в огонь.
Поглаживая по спине Ефима, я параллельно вслушивался в атмосферу, но пока попадался шелест мусора. Это я ещё молчу, как трещат мои часы… Горе Ефима пробудило их.
Он вполне может умереть от голода и жажды, жары и ночного холода. Маленький мальчик вряд ли сам приставит к сердцу нож, поэтому я придерживаюсь вышесказанных вариантов, если ещё раньше его не найдут бомжи. Каннибализм проснётся в любом человеке, если у него, голодного, будет рядом друг. Голод способен толкать на отвратительные вещи. Будем надеяться, что здесь нет такого менталитета. Надеемся… А то я не очень хочу видеть, как будут резать моего клиента.
— И что мне делать? — пробормотал Ефим.
Сказать бы ему, что я сам не имею представления, что же ему делать. Мы не в каком-то городе, мы не на свободе, да и Ефиму не двадцать, чтобы мгновенно дать ему ответ.
— Жить. И жить до последней секунды. Я защищу тебя, если что случится.
Мы будем бегать от опасных индивидов и искать укрытия. Раз конец Ефима придёт через сутки, то даже без моей защиты он смог бы выжить. Но каким тогда был бы этот день? А завтра? Я не стану мучить ребёнка.
— Я не слышал это даже от родителей, — покрасневшие глаза распухли, Ефим шмыгнул и проморгался, отворачиваясь, ибо стеснялся своей слабости. — Мальчикам нельзя плакать, извините, мистер, — и утирал лицо, дабы смыть с себя эти чёртовы слёзы.
— Кто это сказал? — я навострился.
— Что?.. Все говорят, что мальчики не плачут.
— Перестань слушать других. Особенно, если это «все». Они навязывают это мнение, делая из вас роботов. Слёзы смывают ком в душе. Чувствуй. Есть живые, которые ограничены в чувствах, так что плачь хоть вечность, я тебе ничего не скажу.
Ненавижу родителей, которые вторят сыновьям «мальчики не плачут», они ведь сразу отбирают у них жизнь. Со временем человек «высыхает», он будет чувствовать всё меньше и меньше, превращаясь в сухаря. Главное — чтобы парень не был тряпкой, что является причиной его плача. Плакать нужно от души, как и кричать, петь, прыгать с парашютом.
— Послушай, давай поставим цель на эти двадцать четыре часа? — я отвлёк его от грустных мыслей.
— Какую цель? — он явно заинтересовался моим предложением.
— Например, можем дойти до моря. Не этого, — я показал ему в ту сторону, где из трубы лилась неизвестного рода жидкость. — А до вот этого.
Я развернул его и указал рукой на чистое небо, где ниже спряталась ровная синяя полоска. И туристов там не видно (с моим-то зрением). Эти миры разительно отличны друг от друга, что становится страшно из-за несправедливости Тихого. Он способен показывать красивые свои стороны, способности, однако редко, поэтому я не перестану жаловаться.
И это ещё с тем, что я люблю Тихий. Может, это слепая любовь? Или тупая влюблённость без будущего?
— Да. Я хочу туда. Тут нет полиции, меня не ищут. На море, я согласен идти с тобой.
На этом острове моё умение «читать» фотографии бесполезно, но и с детьми часто меньше хлопот. Есть те, что не знают значение слова «смерть», а мне не так уж и нужно объяснять им его.
— Только идём аккуратней: много железяк торчком.
— Хорошо, — Ефим в окончательный раз вытер лицо тыльной стороной руки и протянул мне ладошку. Такая мягкая и нежная, я это ощущаю даже через ткань перчаток.
По моим подсчётам мы вполне успеем к вечеру добраться до пляжа.
Но стоило нам пройти пару метров, как я уловил доносящиеся неподалёку звуки. Шаги двух мужчин. Они шли прямо на нас. Наверняка плач Ефима вызвал в них интерес. А ли́ца-то у них и близко не располагающие. У них как будто украли принадлежащую им вещь, а вором, как ни странно, оказался я.
— Эй! Мужик! Он наш! — крикнул нам вслед один из них. — Отойди от ребёнка, живо! Я сказал, отойди! Не смекаешь?! Дрянь ты такая!
А я тут вообще причём? Он пробалаболил не вполне культурную этакую речь без остановки. Как я мог выполнить всё сразу? Но с «дрянью» он чуточку переборщил. Добрее надо быть, дяденька — и мир повернётся к тебе лицом, а не задом.
— Надеюсь на вашу доброту, господа, — я сделал шикарный реверанс на холме из мусора. А Ефиму сказал: — Беги и спрячься. Я отвлеку их.
Без лишних убеждений он выполнил мой приказ.
— Эй ты, отдай пацана! Не ты его из подворотни волок в мешке! Это я сделал, слышь! Но… — он внимательно присмотрелся ко мне. — Хм, пиздюк не убежит далеко, но ты будешь добычей подороже.
Глава 13
Работорговля? Нет, это место не слишком подходит для подобного бизнеса. Но кто будет отрицать, если это остров Индонезии, да ещё какой, с офигенной иерархией и населением. Думаю, правительству параллельно на жизнь простых, они сконцентрированы на приезжих. И кто заметит пропажу мальчика? Кто возьмётся за решение проблем с трущобами, если они не мешают отдыху богачей?
Я тогда отмёл предположение о существовании серьёзных группировок, но сейчас готов вернуть его на рассмотрение. Или же эти преступники занимаются другими делами, связанными с беззащитными людьми. Незаконные бои, насилие, изнасилование… Бррр.
Что они хотели сделать с Ефимом?.. Или же съесть.
А что они на меня так уставились? Мне как-то некомфортно, мужчины, потише-потише. Мне же запрещено использовать физическую силу, я их точно не убью, даже если бандиты ничто в Тихом. Глупое правило, ведь на следующий день они напьются и подумают, что уже успели устроить заварушку, откуда и появились раны.
— Разберёмся-ка пока с ним, а потом и пацана запугаем, да, Игла? — говорит тот, что справа.
— У-у, как интригующе, свои погоняла! А у тебя какая? Бритва? Ножницы? Стрела? А как тебе «Дорогой»? — я игриво и насмешливо зырканул на (величайшего!) разбойника и отвёл взгляд, мол, ты меня достал.
— Ща договоришься, — «Дорогой» схватил меня за воротник рубашки и поднял, что носки туфель теперь не казались жестяной банки из-под перца. — Закрой хлебало, типок.
— Ой, задыхаюсь! — я начал притворяться, что теряю воздух в лёгких, двигая ногами и хватаясь за шею, высвобождаясь от нахальных рук. Осознание этого рассмешило меня, но остальное подтолкнуло меня на окончание культурнейшей беседы и намёков на насилие. Не-не-не, я неприкосновенен.