Ни на суде, ни в разговоре с Андреем и Лосем злость не охватывала его так, как теперь, когда он очутился в одиночестве среди широкого простора. При мысли о русских он загорался такой ненавистью, какой никогда еще не испытывал.
Впереди разливался туман, низко стелясь по земле. Алитет вспомнил обрыв Медвежье Ухо, где он хотел погубить Лося и Андрея, и злобно выругал себя:
— Меркичкин я!
Сидя на нарте, он взмахнул остолом и изо всей силы ударил по спине заднюю собаку. Заскулив, собака упала — поволоклась: у нее отнялись ноги. Алитет затормозил нарту, отстегнул собаку и, бросив ее на дороге, помчался дальше.
«Глазам больно смотреть на русских, уши дрожат, слушая их слова. Как я мог проехать тогда острые камни у обрыва Медвежье Ухо? — думал Алитет. А Браун? Обманщик Браун! От луны до луны просидел я в ущелье Птичий Клюв. И не дождался. Все они, таньги, одинаковые. Они испортили людей побережья. Даже Лёк! Теперь он зовет себя „впереди идущим“, владельцем красной книжки, в которой заложено одноглазое лицо его. Рушится старая жизнь. Крепкие обычаи остались только в горах. Правда, и в горы русские начали проникать…»
Алитет тяжко вздыхал, размышляя в ночной тишине:
«Надо скоро, скоро уходить в горы, подальше от русских, там они все-таки не очень часто бывают. У Эчавто остались еще мои олени. У Папыле. Еще есть олени у мелких хозяев. Надо занять лучшие ягельники».
Прибыв домой, он разбудил Наргинаут и крикнул:
— Старая нерпа! Спишь, вместо того чтобы встречать мужа! Займись собаками!
Не раздеваясь, он бросился на шкуры и тут же крепко уснул.
Рано утром Алек разбудила Дворкина.
— Учитель, — тревожно заговорила она. — Алитет вернулся. Я боюсь его. Один вернулся. А теперь, когда он узнает, что сбежал и мальчик Гой-Гой, он разозлится, напьется огненной воды — плохо будет всем.
— А куда сбежал Гой-Гой? — спросил учитель, улыбаясь.
— Никто не знает. Он услышал от Наргинаут, что Алитет хочет увозить всех в горы, и сбежал. Гой-Гой не хочет в горы.
— Куда же он мог сбежать?
— Не знаю, — ответила Алек. — Может, во льдах где-нибудь сидит.
Учитель опять улыбнулся.
— Нет, Алек, он хотел убежать во льды, но ведь он маленький и может погибнуть во льдах. Я задержал его. — И учитель тихо добавил: — Гой-Гой спит в моей комнате, Алек. Пусть поживет у меня.
Алек молча смотрела на Дворкина, в глазах ее было удивление, потом радостное одобрение, и с волнением она сказала, показывая на свое ружье:
— Я принесла ружье Ваамчо. Поставь его у себя, Пожалуй, сильно злой будет Алитет.
— Ничего, Алек, не беспокойся. Ружье у меня тоже есть. Ты говоришь, один он приехал, без Тыгрены?
— Да, да, один.
— Я знал, Алек, что он вернется один.
— Ты русский шаман? — удивленно спросила Алек.
Дворкин улыбнулся.
— Учитель я, Алек.
— Кто знает, о чем думает Алитет? Он погубит нас.
— Не погубит, Алек, — спокойно и уверенно сказал Дворкин.
Алитет спал долго. И все это время Наргинаут волновалась очень сильно:
«Как сказать Алитету об исчезновении Гой-Гоя?»
И когда Алитет пил чай, Наргинаут сказала:
— Три дня что-то не видно Гой-Гоя.
— Почему не видно? — сухо спросил Алитет.
— Не знаю. Может, ему не захотелось уходить с берега в горы. Может, сбежал он.
И, к удивлению Наргинаут, Алитет спокойно сказал:
— Щенок, который не намеревается слушаться хозяина, пусть бежит со двора.
Алитет встал и объявил себя шаманом. Не взяв с собой никакой пищи, он ушел в камни на трое суток общаться с духами. Он голодал три дня и вернулся осунувшийся, в потрепанной одежде. И, несмотря на то что он был голоден, до вечера не попросил еды. Лишь к ночи Наргинаут принесла ему тюленьего мяса.
— Безумная, или и ты думаешь, что я бедным стал: собираешься кормить меня мясом, которое может радовать только брюхо берегового мышееда? Оленьего мяса давай! — крикнул Алитет.
— Алитет, ты теперь шаман. Шаманы говорят тихо, — осторожно напомнила Наргинаут.
— Оленьего мяса давай! — еще громче крикнул Алитет.
— Оленины нет. Надо съездить за оленями.
— Тогда нынче ночью бросим берег и навсегда уйдем в горы.