Эта липовая лифтёрша морочила нам голову дня три, заставляя платить за каждый подъём, в итоге бабка разузнала, где находится домоуправление, и нанесла туда визит. В домоуправлении, услышав рассказ про корыстную лифтёршу, очень удивились и заявили, что никаких лифтёров у них в штате нет и нас просто дурят. Бабуля вспомнила революционную юность, как свергала клятый царизм, и пошла в атаку на лифтёршу, как на жандармов в Русне в 1905 году, лифтёрша оказалась слабёхонька, при первом залпе бодрым галопом ретировалась домой, забыв прихватить даже собственную табуретку. Оказывается, что до появления нашей бабули эта мнимая, как сейчас бы сказал мой внук лажовая, лифтёрша три месяца дурила мозги половине подъезда, правда, другая половина просто внимания на неё не обращала: подходили, открывали дверь лифта и уезжали. Кстати, она оказалась нашей соседкой из 163-й квартиры, первые полгода проживания она, сталкиваясь с матерью у входа в квартиру, говорила: «У вас, наверное, муж – генерал, такую квартиру вам на четверых дали». В чём-то она была недалека от истины, квартиру дали бабуле с учётом её революционных заслуг и стажа в партии. В те же годы семью из четырёх человек, переезжающих из большого собственного дома, сносимого, в двух трамвайных остановках, по плану реконструкции, мужа с женой и двумя дочерьми, одна из которых через тринадцать лет стала моей женой, поселили в двадцатишестиметровую комнату двухкомнатной квартиры, чуть большей площади, чем наша с соседями. Вот и получается, если бы не бурная революционная молодость моей бабули, запихнули бы нас в одну комнатушку в квартиру с соседями и куковали бы мы там до морковкина заговенья. Однако, с другой стороны, может быть, если бы они не участвовали в этом мутном деле, а сказала бы она своему суженому: «Не ходи никуда, Рихардушка (деда моего, по отцу, звали Рихард), и друзьям скажи, нечего народ мутить, давайте как-нибудь без революций обойдёмся, потихонечку забастовочками всё, что нам надо, вытребуем у батюшки-царя», – может, и побольше в стране квартирок было бы, без коммуналок обошлись бы. Да так гадать – последнее дело, было бы, не было бы. Как говорил один мой знакомый парикмахер: «Понт один, беллетристика».
Школа № 287, в которую я начал ходить дня через три, находилась на расстоянии одной трамвайной остановки от нашего дома, пешком где-то минут десять. Всё это пространство было застроено частными деревянными домами, стоящими на невысоком пригорке, который тянулся вдоль трамвайных путей. Рядом с ними шла узенькая асфальтированная дорожка, по которой можно было дойти до нашего учебного заведения, но зимой её не чистили, и удобней было добираться по Большой Марьинской, тоже плотно застроенной деревянными одноэтажными домами. Её тротуары, в отличие от тротуаров проспекта Мира, чистили и летом, и зимой, она была лучше освещена по вечерам. Но вскоре я, как все мои однокашники, предпочёл добираться до школы на трамвае, в это время нас, школяров, там набивалось по двадцать разных возрастов так, что зачастую не закрывалась дверь. Платить никто из нас не помышлял, да нас, собственно, никто и не понуждал.
Такими же деревянными домами, местами двухэтажными, была застроена часть проспекта Мира от нашей школы до дома № 89. На противоположной его стороне первая линия домов, практически вся, была многоэтажной, но за ними ты снова попадал в деревянную Москву конца XIX – начала XX-го века, и тянулась она, обтекая редкие каменные строения и заводы, до Сокольников.
В школе у меня появились какие-то новые пионерские функции, смысла которых я уже не помню, большую часть времени на уроках я сидел и обдумывал планы предполагаемых общественных работ или что-либо в этом роде. Как-то раз во время урока, пребывая в своём функционерском раже, я встал, прошёл мимо учительницы, подошёл к одному из однокашников и стал негромко объяснять, что он должен предпринять в плане подготовки к какому-то грядущему пионерскому мероприятию. Поскольку такие закидоны у меня бывали, никто не обратил внимания, но учительница, задержав меня после уроков, мягко мне выговорила: «Олег! Я прошу тебя, больше так не делай, ты мешаешь мне вести урок. Когда тебе по пионерским делам надо уйти с урока, соберись и уходи потихонечку, не спрашивая меня, а по классу не расхаживай. Договорились?» Я, надо сказать, уже и сам понял, что со стороны это выглядело весьма странно. И делал-то я это просто потому, что я очень увлекающийся человек. На мою успеваемость, впрочем, это не влияло.