Выбрать главу

Мощный голос Фемистокла перекрывал все возражения. А когда хотел говорить в свое оправдание Аристид, демократы крутили трещотки, стучали колотушками, оглушительно визжали. Мы, мальчишки на ограде, свистели не в четыре, а в четыреста сорок четыре пальца!

А голос Фемистокла крепчал, как ветер перед бурей.

— Крестьяне, вспомните тиранов Гиппея и Гиппарха! Они хотели отнять ваши клочки земли! Что? Вам не по вкусу тирания? Аристид и эвпатриды наймут по чужим городам воинов на ваши денежки якобы для защиты от персов да вас же и скрутят по рукам, по ногам!

И Фемистокл, протянул руку к Аристиду, произносил стихи:

О, человек! Домогаяся власти великой, Ты государство погубишь, катится в бездну оно!

Все умолкли. Это уже было обвинение в покушении на захват власти. Из толпы высунулся злобный перекупщик зерна Лисия и крикнул Фемистоклу:

— Ты сам, ты сам метишь в тираны, ублюдок чужеземки!

Раздался взрыв народного гнева. Я с удовольствием увидел, что по лысой яйцевидной голове Лисий замолотила чья-то палка.

— Неправда, неправда! — кричали вокруг. — Фемистокл отказался от верховного командования!

А Фемистокл с улыбкой развел руками, как бы говоря: «Ведь я теперь просто частное лицо!»

Раздали черепки. Фемистокл и Аристид отошли вглубь, чтобы не влиять на результаты голосования. Мне хорошо был слышен их тихий разговор:

— О Фемистокл, Фемистокл, ведь мы вместе сражались при Марафоне, при Эгине... Мы были друзьями, зачем же ты меня так?

— Не будет мне другом тот, кто встал поперек пути народа.

— О Зевс, хранитель истины! Аристид, которого народ зовет Справедливым, — и вдруг поперек пути народа!

— А как же ты, — ответил Фемистокл, — ты, который претендует на роль мудреца, как же ты не понял, что дело тут не в личности Фемистокла или Аристида? Тут выбор таков: либо войско, набранное из чужаков, которое может оказаться пострашнее любого врага, либо флот — кровное детище афинян, который даст им и свободу, и победу, и добычу! Народ умнее, чем ты думаешь. Он сам на этих черепках выберет себе дорогу.

— Почему же ты думаешь, что именно та дорога правильна, по которой ты ведешь народ?

— Потому что это дорога не только для богатых, но и для бедняков, для неимущих.

«И для рабов, и для рабов!» — хотелось мне крикнуть с моей верхотуры, но я не крикнул, а Фемистокл не добавил: «Для рабов!»

— И ты, Фемистокл, так уверен, что ты прав?

— Да, и готов, если придется, доказать правоту своей смертью.

— В таком случае, — усмехнулся Аристид, — мне мою правоту остается доказать моим изгнанием.

— Это будет лучше всего, — жестоко ответил Фемистокл.

Между тем голосование шло вовсю. Советовались, спорили, кричали, поминали обиды, даже вцеплялись друг другу в бороды.

Важные пританы — городские судьи — обходили граждан с мешками и собирали черепки. Многие царапали имена на черепках, закрываясь полой плаща, чтобы соседи не подсмотрели; другие срывали эти плащи, чтобы их разоблачить. Шум стоял невообразимый.

Кто-то дернул меня за полу хитона. Внизу стоял жилистый старик с мешком за плечами, в дорожной шляпе. Наверное, крестьянин, пришедший на голосование откуда-нибудь из далекой Декелей.

— Сынок, — просил он, — я неграмотный. Нацарапай мне, пожалуйста, на этом черепке...

— Но я ведь тоже неграмотный и не могу помочь!

Тогда старик подошел с просьбой к ближайшему — им оказался Аристид.

— Чье имя ты хочешь, чтобы я написал, добрый человек? — спросил тот.

— Аристида.

Если бы у Аристида были брови, они бы взлетели вверх: еще бы, декелейцы всегда были его опорой!

— А что худого сделал тебе Аристид?

— Мне ничего, я даже с ним не знаком, но уж слишком много о нем кричат: «Справедливый, справедливый!» Тут что-то есть.

Фемистокл улыбнулся. Аристид пожал плечами, нацарапал кинжалом свое имя на черепке, вернул его крестьянину. Тот удалился, бормоча:

— А нам некогда. Нам надо боронить да сеять, хотя как еще боги судят, придется ли и собирать этот урожай? Если не пожгут враги, вытопчут свои...