Через полчаса пританы разложили черепки по кучкам и сосчитали их. В мертвой тишине глашатай объявил, что изгоняется Аристид, сын Лисимаха, из филы Леонтиды.
Аристид сжал тонкие губы и, медленно завернувшись в плащ, поднял ладони к небу:
— О родной город, да не допустят боги, чтобы ты когда-нибудь в роковой час вынужден был вновь призвать Аристида!
— Гляньте на него, гляньте! — из гущи народа донеслась усмешка Мнесилоха. — Руки воздевает, прямо как Клитемнестра в трагедии!
— Народ обойдется без тебя, Аристид, и без твоих эвпатридов! — раздавались пламенные реплики Фемистокла. — Спи себе спокойно, никогда тебя не призовут спасать отечество. Народ спасет себя сам!
Аристид медленно спускался по лестнице, опираясь на плечи знатных юношей. За ними потянулись все аристократы — провожать в изгнание любимого вождя.
Вслед им мальчишки швыряли огрызки, ветки, даже камни, а я достал моченую сливу, которую мне удалось стянуть утром из бочки с квашеной капустой. Эту сливу я запустил вслед Аристиду, и так ловко, что она шлепнулась прямо ему в затылок и разлетелась брызгами. Аристид не обернулся, только плечи его вздрогнули.
Чья-то жесткая рука стащила меня с забора.
— Что ты делаешь, скверный мальчишка? — Это был Фемистокл; угольные глаза его пылали.
— Долой благородных, долой ползучих черепах! Да здравствуют морские орлы! — крикнул я в лицо своему идолу те лозунги, которые сегодня провозглашал народ.
Улыбка раздвинула бороду Фемистокла.
— Ах ты, маленький демократ! Запомни, однако, надо быть снисходительным к побежденному противнику. Кто знает? Может быть, завтра нас с тобой ожидает его участь!
Я с таким восторгом смотрел, закинув голову, в его мужественное лицо, что он засмеялся и спросил:
— Как зовут тебя, мальчик?
— Алкамен, господин.
— Чей ты сын?
— Сын рабыни, господин.
Лицо вождя сразу сделалось скучным и озабоченным, он отодвинул меня и стал спускаться по лестнице к своим приспешникам.
Сын рабыни! А он, наверное, думал, что я свободный!
БОРЬБА ПЕРЕНОСИТСЯ В ТЕАТР
Фемистокл крепко взялся за руль: повелел жрецам строить корабли за счет богов, малоимущим объединяться в корабельные товарищества. Уточнил списки богатейших граждан, и многим пришлось скрепя сердце выставить всадников, обуть, одеть их, вооружить за свой счет.
— Эй, чернобородый! — кричали Фемистоклу. — На своих корабельщиков небось налог не накладываешь. Всё мы, землепашцы, отдуваемся.
— У корабельщиков много забот на корабле, — отвечал стратег. — А вы отдавайте многое, если не хотите потерять все.
Некоторые открыто жалели об Аристиде. Вспоминали, что Аристид любил сравнивать себя с титаном Прометеем, который принес людям огонь. Аристиду нравилось изображать из себя страдальца за общее дело.
Пронеслись слухи, что Эсхил, трагический поэт, сочинил трилогию о Прометее и собирается ставить ее во время праздников Великих Дионисий. Эсхил был эвпатрид, богач и большой друг Аристида.
Когда, опираясь на посох, он шествовал по афинской мостовой, прохожие расступались и смотрели ему вслед. Можно было подумать, что это воскресший герой из «Илиады» и «Одиссеи» — величавая поступь, гордая голова, длинная борода, седая, несмотря на то что ему было всего только сорок пять лет. И глаза, отрешенные от всего будничного, как будто там, над головами людей, он видит что-то недоступное для смертных.
В народном собрании выступил старичок драматург Фриних.
— Граждане демократы! Знатные собираются дать вам бой в театре. Эсхил в новой трагедии хочет прославить изгнанного Аристида. Богатые люди: Лисия — перекупщик зерна, и Агасий из Ахарн — взяли на свой счет постановку, заказали костюмы, не поскупились, только бы досадить Фемистоклу. Демократы, разве мы уступим плешивым лягушкам, ублюдкам богов?
— Нет! — рычал народ и потрясал посохами.
— Славнейшие граждане! — продолжал Фриних, вытаскивая из-за пазухи помятый свиток папируса. — Есть у меня новая трагедия — «Ясон». В ней рассказывается, как герои под руководством богини Паллады строят корабль...
— Поставим трагедию Фриниха! — отвечали ему мореходы. — Долой сухопутных крыс-педиэев!
Все взоры обратились к Фемистоклу. Вождь молчал, не высказывая своего одобрения.
— Время ли теперь, — наконец промолвил он, — когда враг у ворот, время ли предаваться трагедиям? Мы рабочие люди, мы воины и матросы. Оставим театр жрецам, а праздные удовольствия — бездельникам-аристократам.