Выбрать главу

Лисия замахал длинными руками, яйцевидная лысина его побагровела. Он закричал, указывая на Эсхила:

— Вы слышите его, благородные? Сегодня он соблазнительными стихами призывал к свержению богов, завтра призовет толпу делить ваше имущество, а рабов — разбивать кандалы! И как это мы, слепцы, дуралеи, выпустили на сцену его стряпню?

Эсхил молча смотрел на него в упор младенческими глазами. Потом повернулся и стал величаво подниматься по лестнице. Мне показалось, что Лисия вот-вот ударит его снизу кинжалом. О, я бы успел выскочить и повиснуть на руке негодяя!

Но Эсхил поднимался, ступеньки скрипели под его грузными шагами, а перекупщик зерна беспомощно спрашивал у всех:

— А он не предаст, а он не пройдет к Фемистоклу?

Дверь за Эсхилом захлопнулась.

Тогда Килик удрученно вздохнул и сказал:

— Успокойся, этот бородатый ребенок такого не придумает. Он проклянет тебя в стихах или постарается надуть при очередной продаже зерна. А к Фемистоклу он не пойдет.

— А мальчишка? — трясся Лисия. — Этот театральный прислужник, он не выдаст?

— Он глуп, как поросенок, ему бы только проказить, — усмехнулся Килик. — Да к тому же он знает, что рука Килика тверда, а палка не знает жалости. Не так ли, сын лягушки?

Килик потрепал меня за волосы и оттолкнул. О жрец, если бы ты знал, как ты ошибаешься!

— Ну, а ты, Килик, ты сам хочешь нам помочь в свержении тирана Фемистокла? Чей ты — наш или не наш?

— Я — богов, — уклончиво ответил жрец. — Персы ли будут править, демократы ли, эвпатриды — боги при всех властях будут требовать жертв. А где жертвы, там и жрецы.

— Понятно, — зловеще заключил Лисия. — Ну что же, идемте, благородные!

Никто не последовал за ним. Все молча слушали, как причитал и трясся Агасий из Ахарн:

— Аполлон, провидец, вразуми! Как быть, в какую сторону податься? Где спастись?

А наверху рабы гремели листами железа, изображая грозу, хор ревел басами, подражая буре. Раздался восторженный шум толпы — трагедия окончилась. Бежать бы, предупредить бы Фемистокла, но как удрать из-под бдительного ока Килика?

Вот и Эсхил стоит у парапета, глубоко задумавшись. Какие молнии проносятся сейчас в этой царственной голове?

К поэту приближается Фемистокл, вот поравнялись... Сейчас Эсхил остановит его, все расскажет о заговоре! Но нет, они обменялись приветствиями; глаза Эсхила потухли, веки безразлично опустились. Значит, только мне суждено предупредить о заговорщиках, но как, но когда?

А на сцене в заключение представляли коротенькую драму сатиров, также сочиненную Эсхилом: Мнесилох в бородатой маске, похожей на лицо Фемистокла, и хор в масках, подобных лицам вождей демократии, изображали бога Диониса и его спутниц — вакханок. Они танцевали с нелепыми ужимками, а народ добродушно смеялся. Кажется, больше всех хохотал сам настоящий Фемистокл: он даже утирал слезы и показывал пальцем на удалого Мнесилоха.

Затем по ходу действия демократы-вакханки рассердились на своего Диониса-Фемистокла и разорвали его в клочья. Одна утащила ногу, другая оторвала голову, третья унесла туловище. Драма окончилась. Мнесилох вновь выскочил из-за кулис, чтобы зрители могли убедиться, что он цел и невредим.

Я приготовился улизнуть, но меня остановил Ксантипп:

— Эй, как тебя? Театральный мальчик. Прибыл знаменитый хор Феогнида, завтра ведь моя очередь быть хорегом. Ты не забыл? Размести хористов, дай им поесть, пусть отдохнут как следует, наутро им предстоит работенка!

Ксантиппу — вот кому рассказать! Сердце подсказывало: «Иди скажи, пока не поздно!» А ноги не шли к этому истязателю, этому кентавру!

Как назло, Килик затеял пир в честь успеха трилогии Эсхила. Вот я и метался — от Ксантиппа к пирующим, от хористов к Килику. Наконец, на мое счастье, Килик пригласил к себе и хористов; они радостно возлегли за пиршественный стол, и началось у них разливанное море! Я обежал глазами пирующих: Эсхил здесь, здесь и дородный Агасий, а Лисий нет, нет и других эвпатридов...

Сердце мое заледенело: наверное, точат ножи, крадутся во тьме ночной; стража, подкупленная, спит...

Килик отпустил меня, когда уже запели петухи.

БЕЗУМНЫЙ ДЕНЬ

— Медведь, ну что ты будишь меня, ведь солнце еще не взошло!

Наконец спросонок я сообразил, в чем дело, и сердце мое зашлось от ужаса: вчера я только склонил голову отдохнуть, а вот поди-ка — проспал. Проспал, негодяй, всю ночь! И снилось мне, как аристократы с рожами, страшными, будто маски сатиров, бегут в объятия к людоедам-мидянам. Что же теперь делать: ведь я не предупредил Фемистокла?!