Важный вельможа восседал под опахалами на золоченом стуле. Его борода, выкрашенная в красный цвет, была тщательно завита в мелкие колечки и покоилась в специальной парчовой сетке.
— Это еще не царь, — шепнул Мнесилох. — Не бойся!
Откуда только у Мнесилоха взялись обильные слезы. Сморкаясь в полу хламиды, он кое-как рассказал, что бежал из афинского рабства, в котором провел сорок лет! Поведал, что его настоящее имя Сикинна, а этот мальчик (он ткнул в меня пальцем) тоже беглый раб, сирота.
Мнесилох повторил свой рассказ на каком-то скрипучем и шипящем, вероятно на персидском, языке; опять заговорил по-гречески.
— Отведите нас к царю! — требовал Мнесилох. — У нас есть что ему рассказать.
Однако краснобородый и бровью не повел. И все кругом оставались такими же непроницаемыми и важными. Мнесилох вконец извелся. Чего уж он им ни рассказывал, как ни врал — они смотрели на него бараньими глазами и, казалось, кого-то ждали.
Наконец гортанный голос что-то прокричал. Все мидяне, кроме краснобородого, повернули головы направо, и оттуда, стуча солдатскими сапогами, появился худой человек со злым, напряженным лицом.
Это был Лисия, бывший перекупщик зерна, бывший хорег, бывший афинянин, а теперь перебежчик и изменник!
— Ха! — закричал он. — Это Сикинна? Это беглый раб? Это шпион, лазутчик Фемистокла, и место ему в петле! Кто же в Афинах его не знает? Зовут его Мнесилох, и живет он объедками с богатых столов. В том числе и я кормил его у себя на кухне.
— Врешь, собака! — сказал Мнесилох. — Я на твой поганый двор шагу не ступал, хоть ты и богаче всех. Насосался крови людской!..
Лисия кинулся на него, хватаясь за меч, но персы-щитоносцы его удержали. Краснобородый что-то заговорил, указывая то на меня, то на Мнесилоха, то на Лисию, потом указал пальцем вдаль. Переводчик объяснил, что по приказу царя царей всех перебежчиков ведено доставлять ему лично, что с нами вместе пусть отправится и Лисия как беспристрастный свидетель.
И та же быстроходная галера доставила нас на берег. Там завязали нам глаза и повели, подталкивая древками копий. Копилась злоба, таился противный страх, но что же делать? Мы молчали. Слышался звон оружия, ругань и восклицания на чужих языках, ржали кони, скрипели оси телег, плакали дети и визжали женщины. Видимо, вдоль всего берега расположилось войско мидян.
Вдруг я почувствовал, что Мнесилох сел на дорогу.
— Ох, — стонал он, — от дурной головы ноги кричат караул! Братцы мидяне, мидянчики-голубчики, не могу больше идти!
Конвоиры чужими голосами переругивались возле нас. Раздался пронзительный голос Лисии:
— Довольно сатира изображать, тут тебе не театр Диониса. Царь царей прикажет тебе поджарить пятки!
— Что ты орешь, будто с осла упал! — тихо сказал ему Мнесилох. — Лучше скажи, понимает ли тут кто-нибудь по-гречески, кроме тебя?
— Нет, никто, — опешил Лисия. — А что?
— Чудесно! — пробормотал Мнесилох, вставая на ноги. — Это мне и нужно было знать.
И воскликнул, обращаясь к невидимому перекупщику:
— Лисия, будь эллином! Будь хоть чуточку греком, чтобы боги Эллады, когда настанет страшный час суда над предателями, могли бы бросить на твою чашу весов хоть крупицу милосердия!
— Что тебе от меня надо, старый хрыч? — недоумевал перекупщик зерна.
— Меня казни, меня предай, но мальчишку спаси. Чем виновато дитя, когда кругом все в огне, все рушится?
— Шагай, шагай! — усмехнулся Лисия. — Не пройдет и часа, как вы оба запоете новую песню в руках опытного палача. Ты, старик, будешь в роли Прометея, а твой малый — он уже однажды выдал меня, — он будет корифеем. Ха-ха-ха!
— А помнишь, Лисия, — вкрадчиво ответил Мнесилох, — как десять лет тому назад после Марафонской битвы неизвестные похитили из ямы сокровища, взятые у персидского царя? Один из похитителей, я помню, был потом перекупщиком зерна.
— Что это ты вдруг вспомнил? — Голос Лисий дрогнул. — И какое дело царю до сокровищ, украденных у афинян?
— Но афинянам-то они достались от персов! Неужели царю не захочется их вернуть? Вот он и начнет кое-кому поджаривать пятки: сознавайся, мол, куда ты девал мои сокровища?
— О злые демоны! — выругался Лисия.
Дорога под нашими ногами стала круто подниматься. Мы спотыкались на острых камнях.
АРТЕМИСИЯ
Послышался женский голос, резкий, как звон металла, и все-таки женственный, приятный:
— Остановитесь! Куда вы ведете старика и мальчика?
— Не мешай нам, женщина, — раздраженно ответил Лисия. — Мы спешим предстать перед светлым ликом царя царей, и нам некогда вести пустые разговоры.