- Чудесно! - пробормотал Мнесилох, вставая на ноги. - Это мне и нужно было знать.
И воскликнул, обращаясь к невидимому перекупщику:
- Лисия, будь эллином! Будь хоть чуточку греком, чтобы боги Эллады, когда настанет страшный час суда над предателями, могли бы бросить на твою чашу весов хоть крупицу милосердия!
- Что тебе от меня надо, старый хрыч? - недоумевал перекупщик зерна.
- Меня казни, меня предай, но мальчишку спаси. Чем виновато дитя, когда кругом все в огне, все рушится?
- Шагай, шагай! - усмехнулся Лисия. - Не пройдет и часа, как вы оба запоете новую песню в руках опытного палача. Ты, старик, будешь в роли Прометея, а твой малый - он уже однажды выдал меня, - он будет корифеем. Ха-ха-ха!
- А помнишь, Лисия, - вкрадчиво ответил Мнесилох, - как десять лет тому назад после Марафонской битвы неизвестные похитили из ямы сокровища, взятые у персидского царя? Один из похитителей, я помню, был потом перекупщиком зерна.
- Что это ты вдруг вспомнил? - Голос Лисий дрогнул. - И какое дело царю до сокровищ, украденных у афинян?
- Но афинянам-то они достались от персов! Неужели царю не захочется их вернуть? Вот он и начнет кое-кому поджаривать пятки: сознавайся, мол, куда ты девал мои сокровища?
- О злые демоны! - выругался Лисия. Дорога под нашими ногами стала круто подниматься. Мы спотыкались на острых камнях.
АРТЕМИСИЯ
Послышался женский голос, резкий, как звон металла, и все-таки женственный, приятный:
- Остановитесь! Куда вы ведете старика и мальчика?
- Не мешай нам, женщина, - раздраженно ответил Лисия. - Мы спешим предстать перед светлым ликом царя царей, и нам некогда вести пустые разговоры.
- Что ты, что ты! - зашептал ему кто-то по-гречески. - Не груби нашей госпоже. Ведь это Артемисия, правительница Галикарнасса. Сам царь Ксеркс слушается ее слова. Шевельни она пальцем - твоя голова слетит.
- Развяжите им глаза, - приказала правительница. - Какое зло могут причинить однорукий старик и слабый мальчик?
Перед нами оказалась коренастая женщина на крепких ногах. Лицо ее было густо забелено, губы и ресницы ярко раскрашены. Замысловатые серьги и подвески бренчали при каждом движении. И, несмотря на все эти женские ухищрения, в ее некрасивом лице чувствовалась мужская сила и властность.
Мнесилох, жалобно охая, повторил свою выдумку о том, что он - Сикинна, беглый раб. Я со страхом оглянулся на перекупщика. Лисия молчал, точно у него заклеился рот.
- А что хотел ты высказать царю? - спросила Артемисия.
Мнесилох помедлил, тоже посмотрел на перекупщика и ответил:
- Афиняне думают удрать из пролива, увести свой флот в Спарту. Пусть великий царь нападает, бьет их, режет, крушит! Я, страдавший в рабстве у афинян сорок лет, призываю царя - бей их, гони!
Лисия даже застонал, но не проронил ни слова. Артемисия заговорила с начальником конвоя по-персидски. Тот объяснял ей что-то, поминутно вставляя слово "Лисия".
- Что же ты, Лисия? - обратилась правительница. - Говорят, что ты обличал их как шпионов, а теперь молчишь? Или считаешь зазорным разговаривать с Артемисией, правительницей Галикарнасса?
- Я ошибся, - плачущим голосом сказал Лисия. - Я их знать не знаю да и не хочу знать. Пошли! - закричал он на конвоиров. - Чего расселись? Царь ждет!
Тайком от правительницы он злобно стукнул Мнесилоха в спину.
Артемисия заметила это:
- Ах во-от оно что!
- Пошли, пошли, - подбадривал Лисия. - Царь сам разберется. Он, Ахеменйд, живой бог на земле, пусть-ка сам выудит правду.
Перед тем как нам вновь завязали глаза, я успел заметить, что правительница мимоходом отдала какие-то распоряжения одному из ее свиты.
И вот мы снова поднимаемся на головокружительную высоту; далеко внизу шумит море, волны разбиваются о крутые скалы. Слева от нас - спотыкающиеся шажки перекупщика, справа - тяжелые шаги Артемисии - туп, туп. Она и ходит-то как мужчина! Камешки и песок осыпаются под нашими ногами в пропасть.
- Лисия, эй, Лисия! - кто-то позвал сзади. Шаги изменника замолкли, а мы продолжали двигаться вперед. Вдруг за нами послышался грохот осыпающихся камней и душераздирающий крик, потом все смолкло. Слышалось только, как ударяются внизу падающие камни и равнодушно шумит море.
- Что там случилось? - спросила Артемисия.
- Светлейшая правительница! - доложил запыхавшийся голос. - Случилось большое несчастье. Афинянин, который шел с нами, неловко оступился и упал со скалы в море.
Я невольно потрогал рукой Мнесилоха: нет, старик по-прежнему ковыляет рядом.
- Да будет во всем воля богов! - набожно произнесла Артемисия.
И мы двинулись дальше.
- Старик, старик! - послышался над самым ухом шепот Артемисии. Скажи, афиняне сильны?
- Сегодня увидишь, - кратко ответил Мнесилох.
- Старик, я не верю, что ты беглец... Кто бы ты ни был, Фемистокл, наверное, тебя очень ценит, если послал с такой целью... Ваш народ, наверное, отблагодарит того, кто поможет тебе?
- Да тебе-то какое дело? - сказал с горечью Мнесилох. - Ты подданная царя да и сама могучая правительница великого Галикарнасса. Что тебе наш народ, что тебе наш Фемистокл?
- Я гречанка, гречанка, - шептала Артемисия. - Во мне течет кровь троянских героев... О старик! Как тяжело быть гордой и унижаться, быть свободной и пресмыкаться!
Мы были на самом верху, где свистит в уши и мешает дышать упругий ветер.
- Берегись, старик, среди персов нет дураков, - вдруг с угрозой сказала правительница. - Ты гонишь их в битву, а кто не поймет, что в узком проливе персидскому флоту крышка?
Я вздрогнул и почувствовал, как рядом вздохнул Мнесилох. Пропал наш план! Все провалилось, зря мы погибнем!
- Вас подвергнут мучительной пытке, - продолжала Артемисия, - потом умертвят. Даже для рабства вам не оставят жизни. Готовы ли вы к смерти?
Мы шли по-прежнему быстро, несмотря на то что колени ослабели, хотелось даже броситься с кручи туда, где ласково шумит родное море.
Вот впереди послышался гул приглушенных голосов, как будто впереди был огромный улей. Послышалась команда. С нас сорвали повязки и так швырнули лицом вниз, что я ударился лбом об острый камень. Встать нам не позволили. Мы, лежа на животах, подняли глаза и увидели над собой невысокого черномазого мужчину, над головой которого реяло знамя в виде человекоорла, широко распахнувшего золоченые крылья. Солнце вспыхивало искрами в бриллиантах, украшавших обильно плащи и мантии его свиты. А сам он был в простой одежде, белее мела.
Рядом с нами легла прямо лицом на камни и правительница Артемисия.
- Захочешь яичницы - поцелуешь сковородку, - пробурчал Мнесилох.
Человек в белом не шевелился, как восковой, а чей-то торжественный голос за его спиной произнес персидскую фразу, потом повторил по-гречески:
- Милость царя царей безгранична! Сын богов, воплощение солнца и огня, бессмертный Ахеменид повелевает вам встать и поведать, кто вы и что знаете.
Мы медленно поднялись, но отряхиваться от пыли было страшно; только Артемисия поправила свои звонкие подвески и мизинчиком подвела брови.
Мнесилох громко рассказал, что он - Сикинна, беглый раб, что ненавидит афинян, что флот эллинов хочет покинуть Саламин.
- Торопись, светлый царь! - воскликнул Мнесилох, закончив свой рассказ. - Солнце уже высоко. Пока ты медлишь, греческие корабли ускользают из пролива к берегам Пелопоннеса!
Он говорил по-персидски, но все, что он говорил, невидимый голос тут же повторял по-гречески, вероятно, для изменников-греков, которых здесь было много среди придворных, - их сразу можно было узнать по ионийским удлиненным шлемам.
Из рядов придворных выступил седоватый муж и повалился ниц на камни. Точно так же, как и нам, голос глашатая от имени царя царей повелел ему встать и говорить.
- Не слушай их, божественный! - Придворный энергичными жестами обращался то к царю, то к нам. - Не может наш флот войти в эту мышеловку. Со вчерашнего дня я пытаюсь убедить твоих полководцев, что затевать здесь сражение безумно.