Я повернулся в другую сторону. Прямо передо мной накренился, погрузив корму, подбитый афинский корабль. Команда покинула его, добралась на лодке до саламинского берега. Корабль медленно вращался в волнах и постепенно погружался. Слышались рев и проклятия: прикованные гребцы не могли покинуть трюм, вода их заливала.
Я напряг усилия, чтобы отплыть как можно дальше, - при погружении корабля может затянуть и меня.
Но тут я услышал свое имя. Кто-то настойчиво звал меня:
- Алкамен, Алкамен!
Что это? Наваждение? Кто может звать меня в проливе?
- Алкамен! Да взгляни сюда, здесь мы, в этом разбитом корабле!
Да, да! Знакомый голос рыжего скифа Медведя доносился из черной пасти отверстия для весла.
- Здесь все наши, храмовые, - и Псой-садовник, и Зубило, и Жернов... Полезай на палубу, голубчик, может быть, они обронили ключи от замков, или подай нам топор, меч, кувалду - все, что угодно, только чтобы разбить цепи. Алкамен, неужели ты нас покинешь?
Ну конечно, я не покину! С борта свешивалась веревочная лестница, по которой спасся экипаж. Мгновение - и я уже наверху. Правда, палуба накренилась так, что по ней трудно взбегать. Но вот валяется и топор, а вот и мечей целых три. Я кидаю все это в люк трюма. Оттуда доносится восторженный вопль и лязг разбиваемых цепей. Вскоре рядом со мной на палубе и Медведь, и Зубило, и Псой, и все остальные.
Медведь показал громадный кулачище холмистому зеленому берегу Саламина.
- Галера, к нам идет галера! - закричали рабы. Действительно, от Саламина приближалась небольшая галера, наверное, затем, чтобы взять накренившийся корабль на буксир.
- Все вниз! - заорал Медведь. - Всем спрятаться! Хватайте мечи, ножи, топоры, молотки - кто что найдет.
- Как? - спросил я с ужасом. - Ты хочешь напасть на своих, на афинян?
- Это тебе они свои, - захохотал великан, заставляя меня спрятаться за палубную надстройку, - а мне они вот где "свои". - Он показал мне руки, на которых были кровавые язвы от сбитых цепей.
Что мог я возразить?
Галера стукнулась о борт нашего корабля. На палубу вскарабкались двое корабельщиков, стали накручивать канат, закреплять буксир.
- А-ррр! - страшно закричал Медведь.
Наверное, так кричит в его родных лесах какое-нибудь чудовище.
Рабы выскочили из люков, выпрыгнули из отверстий для весел, посыпались в галеру, били и сталкивали в воду ошеломленных моряков. Вскоре галера была в руках мятежников. Они кричали, целовались от радости, и полуденное солнце жарко обнимало их голые плечи и торсы.
- На весла! Уж если мы напрягались в цепях, так приналяжем ради свободы!
Что делать? И я был с ними - не погибать же мне вместе с тонущим кораблем. Однако, когда мы огибали Саламин, чтобы выйти в открытое море, я твердо заявил, что покину их галеру и поплыву на остров.
Там, на Саламине, раненая Мика ждала, что я приведу к ней отца, оттуда нужно послать погоню, чтобы освободить Мнесилоха, там Фемистокл надеялся на мою верность и отвагу.
- Вы поглядите на этого афинянина! - издевался Медведь. - Там его ждут поместья, гражданский венок и красавица невеста! Ты бывал когда-нибудь на кладбище возле Академии? На этом кладбище есть надгробная плита в честь рабов, которые в юности оказали услугу на войне, а в старости по постановлению народного собрания они получили надгробный памятник. Ты слышишь? На свободу их не отпустили - только памятник воздвигли!
- Оставь его, Медведь, - вмешался Псой. - Кому дорога своя свобода, должен уважать свободу других.
- Прощай, внук ящерицы. - Медведь обнял меня и так прижал к рыжей груди, что у меня дыхание остановилось. - Прощай, да пошлют тебе счастье боги!
Рабы ласково мне улыбались, а многие утирали слезы.
Я выпрыгнул и поплыл к берегу. Видя, что плыть мне осталось недалеко, я обернулся. Галера быстро уходила, разрезая прозрачные волны и пенистые гребешки. Никто из афинян, занятых боем, не помчался за ней в погоню. Быть может, им и удастся добраться до острова Крит, где беглых рабов не выдают греческим городам.
В последний раз я оглянулся на дружеские лица, кивавшие мне из неразличимого далека.
ОСТРОВ ПСИТТАЛИЯ
Как Фемистокл рассчитывал, так и случилось, - персы, опасаясь, что афиняне уклонятся от боя и ускользнут, с двух сторон двинулись в пролив, сжимая в тиски их корабли. Но биться широким фронтом персы не могли из-за узости пролива.
Расчет Фемистокла был верен: солнце слепило глаза нападающему врагу, лобовой ветер расстраивал ряды его кораблей.
Афиняне разбивали, брали на абордаж, жгли ряд за рядом, затем налетали новые ряды, и начиналось все сначала.
В воздухе стоял стон от ругательств, проклятий, слов команды, предсмертных криков. Море клокотало, в волнах болтались обломки, весла, бочки.
Мидяне высадили десант на песчаном островке Пситталии, энергично подвозили подкрепления, хотели оттуда рвануться дальше - на Саламин.
Аристид взошел на корабль, где на мостике сидел худосочный спартанец Эврибиад, надувшись, как жаба. Еще бы, ему против воли пришлось разрешить сражение!
- Дозволь, я высажусь на островке и выбью оттуда мидян. - Лицо Аристида было бледным, как никогда, а тонкие губы побелели от напряжения.
Эврибиад для вида помедлил, потом украдкой взглянул на Фемистокла, который стоял рядом, скрестив руки. Фемистокл еле заметно наклонил голову, и Эврибиад милостиво позволил Аристиду вступить в бой.
Аристид и триста гоплитов по мелководью перебежали на Пситталию и напали на ошеломленных мидян. Те яростно защищались. Развевающийся плащ Аристида со знаменитыми заплатками мелькал тут и там. Одно время всем показалось, что атака отбита, что шлем Аристида уже не виден в гуще сражающихся. Однако вот он появился на самом берегу. В руке его было древко с вражеским знаменем - позолоченный человекоорел с широко распахнутыми крыльями.
Радостно закричали афиняне, смотревшие на битву со скал Саламина; стали прыгать, кидать в воздух шапки.
Казалось, с неба донесся мощный глас богов, напоминающий звучную речь Эсхила:
Вперед, сыны Эллады! Спасайте родину, спасайте жен,
Детей своих, богов отцовских храмы,
Гробницы предков: бой теперь за всё!
Между тем к Пситталии со стороны персов мчался тяжелый корабль с десантом. Ярко блестели на солнце золотые латы - это шли в бой "бессмертные" - личная гвардия царя. Афинская триера преградила кораблю персов путь - "Беллерофонт", флагманский корабль Ксантиппа. Персы не смогли остановить разогнавшийся тяжелый корабль, и он ударился бортом о борт "Беллерофонта". Гигантские весла ломались, как лучинки, с палуб от удара посыпались в воду люди.
На крутом носу "Беллерофонта" появился маленький, страшный, с растрепанной бородой Ксантипп. Глотка его была разверста - он не то командовал, не то изрыгал проклятия. Он метнул железный крюк и зацепил им борт вражеского судна. В тот же момент еще несколько крюков впилось в деревянное тело корабля. Персы рубили мечами железо крюков, надеясь освободиться от этих страшных когтей, - не тут-то было!
Видя, что Ксантипп около Пситталии, зная, что Фемистокл тоже направляется туда, я кинулся вброд вслед за гоплитами, бежавшими в подкрепление. Вода мне здесь доходила до горла. Раза два, поскользнувшись на камнях, я принимался плыть. Навстречу толкали плоты с ранеными; на одном плоту сидел горбоносый врач с серебряным обручем на седоватых волосах, тот самый, что взялся лечить Мику. Я было кинулся к нему, как меня оттолкнули:
- Позволь, позволь!
Отряд гоплитов с напряженными лицами, буруня воду, бежал на Пситталию.
- Что, парень? - ехидно крикнул мне замыкающий строй гоплит. - Хвостом виляешь, бежишь обратно?
И я побежал на Пситталию.
Там Аристид и Ксантипп улыбались, пожимали друг другу руки; оруженосцы подали им полотенца, и стратеги утирали пот и грязь.