Но меня зовут не Альбертом.
Эла также используют как сокращенное от Александра. Я бы совсем не возражал зваться именно так. Александр — классное имя. По-моему, в нем есть нечто царственное.
Но меня зовут не Александром.
Полагаю, вы запросто припомните еще кучу имен, которым подходит сокращенное Эл. Например, Альфонсо звучит очень даже приятно. Подошел бы и Алан, и даже Альфред, хотя наклонности работать лакеем у меня никогда не было.
Так вот, меня зовут не Альфонсо, не Алан и не Альфред. А также не Алехандро, не Элтон, не Элдрис и не Алонсо.
Меня зовут Алькатрас. Алькатрас Смедри, вот так-то. Полагаю, на тех из вас, кто живет в Свободных Королевствах, подобное имя может произвести впечатление, но я-то вырос в Тихоземье — в самых что ни есть Соединенных Штатах. И хотя я не подозревал об Окуляторах и всяком таком прочем, о том, что на свете есть тюрьмы, я все-таки знал.
Вот поэтому я и пришел к выводу, что с чувством юмора у моих предков был некоторый непорядок. Ну вот что, по-вашему, надо иметь в голове, чтобы назвать своего ребенка по самой зловещей тюрьме во всей истории Штатов?..
А в день, когда мне стукнуло тринадцать, я получил еще одно подтверждение тому, что мои родители были публикой довольно жестокой. Каким образом? А в тот день я получил по почте то единственное наследство, которое они мне оставили. Спросите, что это было?
Мешочек песка!
Помню, как я стоял в дверях и недоуменно хмурился, разглядывая сверток, врученный мне почтальоном. Посылка выглядела старой. Шпагат, которым она была перевязана, весь обветшал, коричневая оберточная бумага выцвела и потерлась. Я проводил глазами удалявшегося почтальона и развернул пакет. Внутри обнаружилась коробочка, а в ней — вот эта коротенькая записка.
Алькатрас!
Поздравляем с тринадцатилетием! Вот наследство, которое было тебе обещано.
С любовью
Под запиской и лежал тот мешочек. Совсем небольшой, величиной примерно с кулак. И песок в нем был самый обыкновенный. Буроватый береговой песок, какого всюду полно.
Понятное дело, первым долгом я посчитал все это розыгрышем. Вы бы на моем месте, наверное, тоже так подумали. Одна вещь, правда, привлекла мое внимание. Я поставил коробочку и разгладил мятую-перемятую упаковочную бумагу.
Край ее был весь исчеркан — что-то вроде того, что получается, когда кто-то пытается расписать засохшую чернильную ручку. Но посередине была вразумительная надпись. Тоже, конечно, выцветшая и затертая, местами почти нечитаемая. Тем не менее это был, вне всякого сомнения, мой нынешний адрес.
Вот только проживал я по этому адресу всего восемь месяцев.
Невероятно, подумалось мне.
Потом я вошел в дом и поджег кухню…
Я ведь честно предупреждал вас — я не очень хороший человек. Те, кто знавал меня в детстве, нипочем не поверили бы, что такого типа, как я, однажды назовут героем. Геройство — это было настолько не про меня! А еще, описывая юного Эла Смедри, люди редко употребляли такие слова, как «милый» или хотя бы «дружелюбный». Допускаю, меня могли назвать умным, да и то, скорее, назвали бы изворотливым. А еще я постоянно слышал о себе, что я — разрушитель, только мне было плевать. Да и это слово, если уж на то пошло, не особенно точное.
Короче говоря, люди про меня редко говорили с теплом. Хорошие ребята ведь не устраивают пожаров на кухне, верно?
Итак, я шел в сторону кухни моих приемных родителей, пребывая в глубокой задумчивости и держа странную посылку в руках. Кухонька у них была очень милая. Такая вся современная, с беленькими обоями и кучей всякой блестящей хромированной бытовой техники. Войдя туда, всякий тотчас отметил бы — вот кухня, хозяева которой любят и умеют готовить и гордятся своим кулинарным талантом!
Я положил сверток на стол и направился к кухонной плите.
Если вы — житель Тихоземья, вы бы сочли меня вполне обычным американским мальчишкой в мешковатых джинсах и футболке. Кое-кто считал меня симпатичным подростком, даже говорили, будто у меня «такая невинная» физиономия. Я был не очень высокого роста, у меня были темно-каштановые волосы и способность ломать все, что угодно.
О-очень большая способность…
Когда я был совсем мелким, другие дети звали меня Руки-Крюки. В моих руках действительно все гибло. Тарелки, фотоаппараты и цыплята. Все, за что бы я ни взялся, с неизбежностью падало, разбивалось или еще как-то приходило в негодность. Такой вот, с позволения сказать, дар. Сам знаю, что не самый впечатляющий в молодом человеке.