“I don't see what this fuss is all about,” shouted Charley Hutton. “There isn't any need for anyone to know. We can keep quiet about it. We can keep the secret. We can pledge ourselves that we'll never say a word about it.”
The crowd murmured with approval. Daniel Willoughby looked as if he were on the verge of strangling. The thought of all that phony money shrivelled up his prissy soul.
— И чего вы расшумелись! — выкрикнул Чарли Хаттон. — Никто ничего и не узнает, только болтать ни к чему. Будем держать язык за зубами. Все дадим клятву, что никому и полсловечка не скажем.
Толпа одобрительно загудела. Дэниел Виллоуби весь побагровел — того и гляди, хватит удар. Одна мысль о такой массе фальшивых денег невыносимо оскорбляла его нежную душу.
“That's something,” said the mayor, blandly, “that my committee can decide.”
The way the mayor said it one knew there was no doubt at all in his mind as to how the committee would decide.
“Higgy,” said lawyer Nichols, “there's another thing we've overlooked. The money isn't ours.”
— Все это сможет решить моя комиссия, — ласково промолвил наш мэр.
По тому, как он это сказал, стало совершенно ясно, что у него на уме и какое решение примет эта самая комиссия.
— Вот что, Хигги, — вмешался адвокат Николс. — Мы упускаем из виду еще одно обстоятельство. Эти деньги не наши.
The mayor stared at him, outraged that anyone could say a thing like that.
“Whose is it, then?” he bellowed.
Мэр в ярости уставился на него.
— А чьи же?
“Why,” said Nichols, “it belongs to Brad. It's growing on his land and it belongs to him. There is no court anywhere that wouldn't make the finding.”
All the people froze. All their eyes swivelled in on me. I felt like a crouching rabbit, with the barrels of a hundred shotguns levelled at him.
The mayor gulped. “You're sure of this?” he asked.
“Positive,” said Nichols.
— Как чьи? Конечно, Брэда. Они выросли на его земле — значит, это его собственность. Ни один суд не решит по-другому.
Все так и застыли. Все взгляды обратились на меня. Я почувствовал себя загнанным кроликом, на которого наставлены сотни ружейных дул.
— Вы в этом твердо уверены? — через силу выговорил Хигги.
— Безусловно, — сказал Николс.
The silence held and the eyes were still trained upon me.
I looked around and the eyes stared back. No one said a word.
В мертвой тишине десятки пар глаз по-прежнему держали меня на прицеле.
Я осмотрелся — все с вызовом встречали мой взгляд. И никто не говорил ни слова.
The poor, misguided, blinded fools, I thought. All they saw here was money in their pockets, wealth such as not a single one of them had ever dared to dream. They could not see in it the threat (or promise?) of an alien race pressed dose against the door, demanding entrance. And they could not know that because of this alien race, blinding death might blossom in a terrible surge of unleashed energy above the dome that enclosed the town.
“Mayor,” I said, “I don't want the stuff...”
Несчастные, слепые, сбитые с толку дураки. Они учуяли одно: деньги у себя в кармане, богатство, о каком никто из них и мечтать не смел. И не понимают, что это — угроза (а быть может, обещание?), с какой стучится к нам чуждое, неведомое племя, добиваясь доступа в наш мир. И откуда им знать, что из-за экого чужого племени над куполом, которым накрыт наш город, бешеным финалом разнузданных, неукротимых сил готова вспыхнуть слепящая смерть?
— Не нужны мне эти бумажки, мэр, — сказал я.
“Well, now,” the mayor said, “that's a handsome gesture, Brad. I'm sure the folks appreciate it.”
“They damn well should,” said Nichols.
A woman's scream rang out—and then another scream. It seemed to come from behind me and I spun around.
— Что ж, — отозвался Хигги, — это очень благородно с твоей стороны, Брэд. Надо полагать, люди по достоинству оценят твой поступок.
— Не мешает оценить, черт побери, — сказал адвокат Николс.
И вдруг послышался отчаянный женский крик... еще один... Крики доносились откуда-то сзади, я круто обернулся.
A woman was running down the slope that led to Doc Fabian's house—although running wasn't quite the word for it.
She was trying to run when she was able to do little more than hobble. Her body was twisted with the terrible effort of her running and she had her arms stretched out so they would catch her if she fell—and when she took another step, she fell and rolled and finally ended up a huddled shape lying on the hillside.
“Myra!” Nichols yelled. “My God, Myra, what's wrong?”
С холма, от дома доктора Фабиана, бежала женщина... впрочем, бежала — не то слово. Она силилась бежать, но только еле-еле ковыляла. Все тело ее корчилось в судорогах непомерного напряжения, она протянута вперед руки, чтобы опереться на них, если упадет, шагнула еще раз — и не удержалась на ногах, покатилась по косогору и наконец обмякла в какой-то выбоинке бесформенной кучей тряпья.
— Майра! — вскрикнул Николс. — Майра, что случилось?!
It was Mrs Fabian, and she lay there on the hillside with the whiteness of her hair shining in the sunlight, a startling patch of brilliance against the green sweep of the lawn. She was a little thing and frail and for years bad been half-crippled by arthritis, and now she seemed so small and fragile, crumpled on the grass, that it hurt to look at her.
I ran toward her and all the others were running toward her, too.
Bill Donovan was the first to reach her and he went down on his knees to lift her up and bold her.
Это была миссис Фабиан; на зелени травы, в солнечных лучах сверкали до странности яркой белизной ее седые волосы. Она всегда была маленькая, хрупкая — в чем только душа держится, — да еще много лет назад ее скрутил артрит, и теперь страшно и жалко было смотреть на этот несчастный, чуть живой комочек.